В остальном же Ходотов, якобы обличавший опошлившихся литераторов, сам оказался пошляком. Посвященные быстро догадались, что он показал в пьесе собственную историю любви с актрисой Верой Федоровной Комиссаржевской, которая была много старше; она многое для Ходотова сделала и в тот момент была жива. Куприн не мог не знать этого подтекста, поэтому должен был успокоиться.

Вместе с тем для дальнейших валовых театральных сборов скандал подогревался. Популярный журнал «Огонек» поместил на обложке целый цикл карикатур по мотивам прошедшей премьеры. Куприн в скафандре и с воздушным шариком в руке, а затем во всех стадиях страшной попойки. Ходотов с его шальным замыслом: «В море опускался — не утонул. На шаре летал — не свалился. Не попробовать ли утопить его в грязи?»[255]

Однако бедный Александр Иванович тонул и без посторонней помощи. Он запил. Может быть, встреча с Марией Карловной в компании Иорданского так ударила по нервам, но только в Даниловском, куда он вернулся из Петербурга, произошел срыв. Фидлер со слов Батюшкова записал в дневнике: «...Куприн, гостивший у него в имении, разбил около тридцати окон: дом выглядел как после обстрела. Затем он схватил ружье и стал стрелять в потолок. Тогда Батюшков отвез его в нервную клинику (в Риге)»[256].

Секрета из поездки не делали, рижские газеты даже клинику называли — санаторий Соколовского в Торнсберге, — но тактично сообщали, что причина госпитализации нервный срыв и длительная бессонница. Другие газеты были не столь щепетильны и раструбили, что Куприн сошел с ума, у него белая горячка. Отсюда уже было недалеко до очередного мифа:

«В беседе с нашим корреспондентом А. И. Куприн категорически опроверг все слухи о том, будто бы он сжег вторую часть своей повести “Яма”.

— Я не Гоголь, — заметил А. И.»[257].

И уж не знаем, каким образом этот скандал связан с тем, что одновременно с пребыванием в Риге «сумасшедшего» Куприна Ходотов привез туда «Госпожу “Пошлость”», которая прошла с аншлагами. Также не можем сказать, кто из них двоих пустил слух: Куприн в нервной клинике работает над ответной пьесой «Господин Хам».

Александр Иванович пробыл в Риге чуть больше недели, оставил там семью и вернулся в Даниловское дописывать «Яму». Газеты туда доходили, поэтому местные жители от него шарахались. «Появление мое было похоже на визит Каменного гостя, — писал он Батюшкову. — Очевидно, и до них дошел слух о моем сумасшествии»[258]. О том, что творилось дальше в батюшковском имении, желающие могут прочесть в очерке А. Боброва «А. И. Куприн в Даниловском» (1992)[259]. Ничего значительного к облику писателя Куприна последующие угарные месяцы там не добавляют.

Ясно одно: Александр Иванович подошел к первому серьезному возрастному рубежу — 40 лет — в полном смятении чувств. Однако именно этому смятению мы обязаны появлением рассказа «Гранатовый браслет».

Этот рассказ и сегодня — визитная карточка Куприна. Он причислен к лучшим образцам отечественной классики, потому что он о вечном. И пусть тогдашние критики ворчали, что это очередная подделка под Гамсуна, под его роман «Виктория»... После выхода «Гранатового браслета» тысячи юношей, робея и краснея, стали дарить любимым девушкам украшение, как в рассказе Куприна, с «густо-красными живыми огнями»[260]. Горький на Капри ликовал: «А какая превосходная вещь “Гранатовый браслет” Куприна...! Чудесно! И я — рад, я с праздником! Начинается хорошая литература»[261].

Герой рассказа — еще одна ипостась «маленького человека». Как и требует традиция, он мелкий чиновник, носит соответствующую фамилию Желтков, «очень бледный, с нежным девичьим лицом, с голубыми глазами и упрямым детским подбородком», у него, разумеется, нищая съемная комната на шестом этаже с заплеванной лестницей. Однако в жизни его держит огромный смысл: любовь к женщине, которой он никогда не посмеет даже представиться, — княгине Вере Николаевне Шеиной, жене губернского предводителя дворянства. Когда-то давно, когда она была еще не замужем, он писал ей... Своей фамилии стеснялся, поэтому подписывался «Г. С. Ж.». В семье Шеиных смеялись потом над этой странной историей, изобразили ее в забавных рисунках и подписях в домашнем юмористическом альбоме. Семь лет Желтков не беспокоил Веру Николаевну, наконец не выдержал и послал ей в день именин подарок: гранатовый браслет. На ее вкус, «он был золотой, низкопробный». В футляре она обнаружила также «сложенную красивым восьмиугольником записку»:

«...Я бы никогда не позволил себе преподнести Вам что-либо, выбранное мною лично: для этого у меня нет ни права, ни тонкого вкуса и — признаюсь — ни денег. <...>

Но этот браслет принадлежал еще моей прабабке, а последняя, по времени, его носила моя покойная матушка. Посередине, между большими камнями, Вы увидите один зеленый. Это весьма редкий сорт граната... По старинному преданию, сохранившемуся в нашей семье, он имеет свойство сообщать дар предвидения носящим его женщинам и отгоняет от них тяжелые мысли, мужчин же охраняет от насильственной смерти.

Все камни с точностью перенесены сюда со старого серебряного браслета, и Вы можете быть уверены, что до Вас никто еще этого браслета не надевал.

Вы можете сейчас же выбросить эту смешную игрушку или подарить ее кому-нибудь, но я буду счастлив и тем, что к ней прикасались Ваши руки. <...>».

Муж и особенно брат Веры Николаевны обеспокоились, что этот случай может поощрить неведомого дарителя: а завтра он пришлет кольцо с брильянтами, послезавтра жемчужное колье, там, глядишь, сядет на скамью подсудимых за растрату, и князья Шеины будут вызваны в качестве свидетелей... Недопустимо!

Установив имя и адрес «Г. С. Ж.», они пошли к нему, чтобы вернуть браслет и сделать внушение. Желтков оказался «высок ростом, худощав, с длинными пушистыми, мягкими волосами». Понимая, что любовь к Вере Николаевне — его счастье и трагедия, он добровольно ушел из жизни, чтобы не нарушать ее покой. Узнав об этом, княгиня отправилась домой к покойному, чтобы проститься с ним. И квартирная хозяйка ей сказала, что перед смертью жилец просил ее повесить гранатовый браслет на икону и передать той женщине, которая, может быть, придет, что у Бетховена самое лучшее произведение Son. № 2, op. 2. Largo Appassionato. Дома Вера Николаевна просит сыграть ей эту вещь, и каждый такт превращается в слова, куплеты с молитвой «Да святится имя твое»: «Успокойся, дорогая, успокойся, успокойся. Ты обо мне помнишь? Помнишь? Ты ведь моя единая и последняя любовь. Успокойся, я с тобой. Подумай обо мне, и я буду с тобой, потому что мы с тобой любили друг друга только одно мгновение, но навеки. Ты обо мне помнишь? Помнишь?.. Вот я чувствую твои слезы. Успокойся. Мне спать так сладко...» Вера Николаевна, вся в слезах, понимает: «Нет, нет, он меня простил теперь. Все хорошо».

В слезах и читатель. Возможно, от досады, что это сказка и в жизни так не бывает.

«Когда я о ней (повести; сначала писатель задумывал повесть, но вышел рассказ. — В. М.) думаю — плачу, — признавался Куприн Батюшкову, — недавно рассказывал одной хорошей актрисе — плачу. Скажу одно, что ничего более целомудренного я еще не писал».

«Гранатовый браслет» — одно из самых изученных и одновременно дискуссионных произведений Куприна. Мало кто знает, что при первой публикации в «Земле» (1911. Сборник 6) оно имело посвящение В. С. Клестову. Это брат Николая Семеновича Клестова, руководившего альманахами «Земля» до 1909 года, а затем высланного в Туруханский край. Символично, что целомудренный рассказ пошел в той же «Земле», где увидела свет «Яма»: Куприну хотелось и перед читателем оправдаться, и самому очиститься. Пропал при переизданиях и нотный эпиграф: графическое изображение 5–8 тактов сонаты. Остался только словесный — «L. van Beethoven. 2 Son. (op. 2, № 2). Largo Appassionato».