Говорили, что она была влюблена в вашего сына.

Мертвая тишина. — Моего?

Я пожала плечами. — Парень по имени Джон Клемсон. Я думаю, это ваш сын. Был он руководителем церковной юношеской группы?

— Да, был, но насчет Джин, это для меня новость.

— Он вам ничего не говорил?

— Нет, но я спрошу.

— Почему не я?

Пауза. Джек Клемсон был слишком профессионалом, чтобы возражать. — Конечно, почему нет?

Он записал адрес и номер телефона. — Это его работа.

Он вырвал листок и подвинул мне через стол. — Он не имеет отношения к ее смерти.

Я поднялась. — Будем надеяться, что нет.

По полученному адресу находилась небольшая аптека, примыкающая к медицинскому комплексу. Сам комплекс носил зловещее сходство с архитектурой большинства калифорнийских католических миссий: толстые стены из необожженного кирпича, с декоративными трещинами, длинная колоннада с двадцатью одной аркой, красная черепичная крыша и что-то похоже на акведук, всунутый в окружающий ландшафт. Голуби занимались сексом на карнизах, умудряясь делать это на таком рискованно узком пространстве.

Аптека, на удивление, не торговала пляжными мячами, мебелью для лужаек, детской одеждой или моторным маслом. Слева от входа располагались аккуратные витрины с товарами для ухода за зубами, предметами женской гигиены, бутылками воды, подушечками от боли в спине, средствами от мозолей и лечебными корсетами.

Я рассматривала витрины, пока помощница фармацевта беседовала с покупательницей об эффективности витамина Е против приливов. В помещении был легкий химический запах, напоминавший о клейком покрытии свежих полароидных снимков. Мужчина, которого я определила как Джона Клемсона стоял за высокой стойкой, в белой куртке, голова опущена к его работе. Он не смотрел на меня, но когда покупательница ушла, он сказал что-то помощнице, которая наклонилась вперед.

— Мисс Миллоун?

На ней были брюки и желтый рабочий халат из полиэстера с накладными карманами, одна из тех униформ, которая одинаково подойдет официантке, домработнице или сиделке.

— Да.

— Заходите, пожалуйста. Мы сегодня завалены работой, но Джон сказал, что поговорит с вами, пока он работает, если это вас устроит.

— Хорошо, спасибо.

Она подняла часть стойки и держала ее, пока я прошла. Я поднялась по узкому проходу.

По эту сторону стойки все было заставлено техникой: два компьютерных монитора, пишущая машинка, изготовитель этикеток, принтер и машинка для чтения микротекстов.

Емкости под прилавком были наполнены пустыми прозрачными пластмассовыми пузырьками. Этикетки на бумажных рулонах висели в ряд, наклейки предупреждали получателя: ХОРОШО ВЗБАЛТЫВАТЬ; ЭТО ЛЕКАРСТВО НЕ ВОЗОБНОВЛЯЕТСЯ; ОБЕСЦВЕЧИВАЕТ МОЧУ; ТОЛЬКО ДЛЯ НАРУЖНОГО УПОТРЕБЛЕНИЯ и НЕ ЗАМОРАЖИВАТЬ. Справа находились лекарства, полки от пола до потолка, заполненные антибиотиками, жидкостями, мазями и таблетками, расположенными в алфавитном порядке.

Передо мной, на расстоянии вытянутой руки, находилось исцеление от большинства болезней: депрессии, боли, слабости, апатии, бессонницы, изжоги, лихорадки, инфекции, одержимости и головокружения, возбудимости, сотрясения мозга, паралича, угрызений совести. То, в чем я нужделась при моей бессоннице, было наверху, но казалось непрофессиональным жаловаться и просить.

Я ожидала, что Джон Клемсон похож на своего отца, но он не мог быть более другим. Он был высоким и худощавым, с густыми темными волосами. Его лицо, в профиль, было худым, щеки ввалившимися, скулы выдающимися. Он должен быть моим ровесником, но его окружала аура усталости, болезни или отчаяния. Он не поднимал глаз, его внимание сосредоточилось на задании, которое было перед ним. С помощью лопаточки он передвигал таблетки, по пять штук, через поверхность счетного лотка. Со стуком он сбрасывал таблетки в желобок сбоку, наполняя ими через воронку пластмассовый пузырек, и закрывал его специальной крышкой, которую не мог открыть ребенок. Он прикреплял этикетку, отставлял пузырек в сторону и начинал все сначала, работая с автоматическим изяществом, как дилер в Вегасе. Худые запястья, длинные тонкие пальцы.

— Извините, я не могу прерваться, — сказал он мягко. — Чем я могу вам помочь?

Его тон имел чуть насмешливый оттенок, как будто его развлекло что-то, о чем он расскажет, или не расскажет.

— Я так поняла, что вам звонил отец. Что он рассказал?

— Что вы расследуете убийство Джин Тимберлейк. Я, конечно, знаю, что его наняли, чтобы представлять Бэйли Фаулера. Я не знаю, чего вы хотите от меня.

— Вы помните Джин?

— Да. Да.

Я надеялась на что-то более информативное, но могла и поднажать.

— Вы можете рассказать о своих взаимоотношениях с ней?

Его рот слегка скривился. — Моих взаимоотношениях?

— Кто-то мне говорил, что она ходила в баптистскую церковь. Как я поняла, вы с ней учились в школе и возглавляли юношескую церковную группу. Я думала, может, вы с ней подружились.

— У нее не было друзей. Только покоренные.

— Вы были в их числе?

Смущенная улыбка. — Нет.

Что тут смешного?

— Вы помните, как она приходила в церковь?

— О, да, но это не я ее интересовал. Я бы хотел, чтобы это был я. Она была очень разборчива, наша мисс Тимберлейк.

— В каком смысле?

— В таком, что я бы ей никогда не понравился.

— Правда? Это почему же?

Он повернул свое лицо. Вся правая часть была обезображена, правый глаз отсутствовал,

веко было прикрыто, розовые и серебристые шрамы покрывали лицо от лба до подбородка.

Здоровый глаз был большой и темный, полный уверенности. Отсутствующий глаз создавал иллюзию постоянного подмигивания. Теперь я видела, что его правая рука была тоже покрыта шрамами.

— Что это было?

— Автомобильная авария, когда мне было десять. Бензобак взорвался. Моя мать погибла, а я остался таким. Теперь уже получше, мне сделали две операции. Тогда, церковь была моим спасением, буквально. Меня крестили в двенадцать лет, посвятив мою жизнь Иисусу. Кто бы еще принял меня? Уж точно, не Джин Тимберлейк.

— Она вам нравилась?

— Конечно. Мне было семнадцать, и я был обречен быть девственником на всю жизнь. Мое невезение. Ей нравились красивые парни, потому что она сама была такой красивой. После этого шли деньги, власть… секс, конечно. Я думал о ней непрерывно. Она была полностью продажной.

— Но не с вами?

Он вернулся к работе, отсчитывая таблетки.

— К сожалению, нет.

— Тогда, с кем?

Губы опять изогнулись в этой, почти блаженной, улыбке.

— Ну, давайте посмотрим. Сколько неприятностей я могу доставить?

Я пожала плечами, внимательно глядя на него.

— Просто скажите мне правду. Что вы еще можете сделать?

— Я могу держать рот закрытым, что и делал до сих пор.

— Может, пришло время заговорить.

Он помолчал.

— С кем она была?

Его улыбка наконец исчезла.

— Сам преподобный Хоуз. Каким он оказался. Он знал, что я ее вожделею, так что проводил со мной беседы о чистоте и воздержании. Никогда не упоминал, что делал с ней сам.

Я уставилась на него.

— Вы уверены?

— Она работала в церкви, убирала помещения воскресной школы. По средам, в четыре часа, пока не начинались занятия хора, он спускал штаны до колен и ложился на спину, поперек своего стола, пока она трудилась над ним. Я смотрел из ризницы…

Миссис Хоуз, наша дорогая Джун, страдает от специфической кожной болезни, которая началась примерно в то время. Не поддается лечению. Я знаю, потому что выдавал лекарства, одно за другим. Забавно, не находите?

У меня по спине пробежал холодок. Образ был ярким, его тон — серьезным.

— Кто еще знает об этом?

— Никто, насколько мне известно.

— Вы никогда никому не рассказывали?

— Никто не спрашивал, а я после этого ушел из церкви. Оказалось, что это не тот вид покоя, на который я надеялся.