Однажды ты показал мне на спине следы от банок, которые мы тебе ставили еще дома, вдвоем с Олей, когда у тебя болела спина, и попросил посчитать, сколько их там. Я начала считать, а потом бросила, потому что почувствовала: еще миг — и, не обращая внимания на соседей по палате, припаду к этим следам и буду целовать, целовать, бешено, исступленно… Ты тогда ничегошеньки не понял.

Много думаю о тебе, думаю везде, где бы ни находилась, что бы ни делала. Думаю о смысле жизни, о быстротечности времени, о том, что моя любовь так и остается не целованной тобой.

Сколько раз, еще на старой работе, я бегала в обеденный перерыв к мастерским, высматривая тебя, высчитывая, в какую ты сегодня выйдешь смену. Как хотелось перемолвиться словом, услышать твой голос. Но я сдерживала себя. Когда же выпадало счастье увидеть, то только здоровалась, желала доброго дня и пробегала мимо, словно девчонка. А если ты останавливал каким-нибудь вопросом, что-то отвечала тебе, лепетала, ничего не соображая. А ты, наверное, удивлялся. Или это мне только казалось, что удивлялся! После такой встречи с тобой меня колотило, как в лихорадке, и целый день я была сама не своя. О доля моя! Словно семнадцать лет мне!

А годы идут, годы бегут! Сейчас мне тридцать пять… Гей, гей, летят годы, а буду ли я все-таки твоей? Смогу ли отдаться тебе когда-нибудь, взять из твоего естества радость слияния?! Иногда я падаю на колени и молю бога, чтобы подарил мне такую минуту, но он молчит — нет ему дела до меня и моих терзаний.

Наверно, и ты неравнодушен ко мне, потому что когда я забегаю на твою половину хаты, ты даже при жене шутя обнимаешь меня — а как же: родственница пришла! Я уже не уклоняюсь от твоих рук. Мне хорошо в твоих объятиях! А ты смеешься и обещаешь, что когда-нибудь так обнимешь, что и кости затрещат. Эй, эй, когда же это будет? Скорее всего никогда…

После твоих невинных, кратких объятий меня неделями лихорадит, ночами не могу уснуть, а если и усну, то снишься мне ты, такой же желанный, как и наяву, но и такой же далекий, недостижимый.

Готова забыть все на свете, чтобы только стать твоей, хоть на миг, но глаза Оли останавливают меня. Прикидываюсь добродетельной, порядочной женщиной, хотя каждая клеточка моего существа трепещет при греховной мысли о тебе. О, какая это мука быть рядом с тобой и но иметь на тебя права! Страдаю, терзаюсь, но не каюсь…

Ты в своей жизни никогда не знал другой женщины, кроме Оли. Твоя любовь к жене размеренная, рассудительная, тепло-ласковая, спокойная, как широкая река. И хотя я нравлюсь тебе, прости, я это знаю, чувствую, ты такой рациональный, хладнокровный в своих чувствах, что никакая сила не столкнет тебя с привычного, благоразумного жизненного пути. Из-за своей холодности и рассудительности ты никогда не имел и не будешь иметь другой, вернее — чужой, женщины, не познаешь горячей, безумной любви, из-за которой все на свете забываешь. Если судьба и подтолкнет тебя к другой женщине, то ты возьмешь ее не с горячим чувством, а так себе, из любопытства, и то перед этим еще будешь раздумывать, стоит ли это делать. О твоя холодность и рассудительность! Даже меня она останавливает, не дает первой сделать шаг к тебе… к моему грехопадению.

А годы идут и идут, разрушают тело и душу. Мне — тридцать пять, тебе — сорок, мои философские раздумья о смысле жизни, о праве на чужую любовь, приглушают буйный трепет моей души, замедляют бег крови. Ох, чует мое сердце, что не придет та минута, о которой мечтаю годами. О несчастная мечтательница!

Любимый мой! Я хочу в своей исповеди найти объяснение моей неразумной недозволенной любви. Хочу понять: на какой почве, почему родилась она, такая безрассудная, такая жгучая? Тяжело найти истину, ибо, живя с мужем, я все-таки не решилась переступить ту грань, которая называется изменой. Да и в том, что я раскрыла перед тобой свое сердце, нет и капли ее.

Не могу найти ответ, что заставило меня любить тебя без малейшей надежды. Любить такого, какой ты есть: немного неуклюжего, угловатого, некрасивого, иногда ворчливого, а в последние годы болезненного и постаревшего. Неужели только твои душевные достоинства так всколыхнули мое сердце? Но ведь и мой муж не лишен доброго. А я все-таки ни на миг не забываю тебя, мой любимый! Только изредка домашние заботы приглушают мысли о тебе, словно отдаляют тебя от меня, но потом эти мысли снова одолевают, особенно когда, лежа в постели и исполняя свой супружеский долг, мечтаю: „О, если бы рядом был ты, а не мой муж!“ Муж, к которому я охладела и которого должна терпеть ради детей, даже ради его самого, чтобы не причинить ему боль. Пусть я одна страдаю… Одного тебя я желаю в минуты близости с мужем, вижу перед собой твои глаза, твои губы, которые могли бы меня целовать, чувствую твои руки… Куда бы и подевалась тогда та грань, которая названа изменой! Но не судьба нам побыть вместе в жизни… ибо долг перед семьей не позволяет тебе сделать и шага ко мне, ну а меня, ты знаешь, сдерживает твоя рассудочность.

В моей жизни не существует других мужчин, кроме Петра и тебя. Годами принадлежу мужу, годами мечтаю о тебе. Чтобы забыть тебя, должна была бы заинтересоваться кем-нибудь другим. Но никто не привлекает моего внимания, никого так не уважаю, ни в ком не вижу того хорошего, что в тебе. Не хотела и не хочу никого, кроме тебя!.. А до тебя ой как далеко! И рукой можно коснуться, а все равно далеко. Ослепленная тобой, своей любовью, живу будто в тумане. Ничего меня не интересует, ничего не вижу, не слышу, да и не желаю. Домашние хлопоты проходят сквозь меня как сквозь прозрачную призму. Никакие жизненные проблемы не волнуют, не могут вывести из этого сомнамбулического состояния. Мысли мои кружатся и кружатся вокруг тебя. Окончательно зашла в тупик. В таком состоянии появляется желание, чтобы третья из Парок оборвала мою нить жизни… Все же беру себя в руки, отгоняю эти мысли, потому что нужно жить ради детей. Из-за неразделенной любви еще в Римской империи влюбленные кончали жизнь самоубийством или убивали друг друга, а что же мне делать? Не имею права любить тебя — но люблю, не имею права лишить себя жизни, но… Как же это, зачем?! Тебя это не заденет, болеть мною твоя душа не будет, а дети мои пострадают из-за неразумного поступка матери…

Осень моей жизни — тридцать пять лет. А я еще не жила, не пригубила из чаши любви и капли счастья. И все-таки в моем сердце теплится огонек надежды… Уповаю на милосердный миг, лелею надежду без надежды.

Одна знакомая женщина в беседе о мужчинах сказала, что уважает их до тех пор, пока они не переступают границы товарищеских отношений. Если у них становятся масленые, плотоядные глаза, она перестает уважать их. О матерь божья! Какие же у меня глаза, когда я смотрю на тебя, мой милый! Неужели масленые и плотоядные? О, как это неприятно!

Слушая рассуждения женщин о тех, кто изменяет мужьям, слыша, какие недобрые, злые слова говорят в их адрес, я задумываюсь: а что толкнуло этих женщин на измену? И можно ли сравнивать мою нечеловеческую любовь к тебе с их увлечениями? Стою я на ступень выше их или на одном уровне с ними? А может, еще ниже?

Мне — тридцать пять… Годы разрушают лицо и тело, а я все жду и жду, когда ты первый шагнешь ко мне.

Вспоминая все эти годы, короткие, родственные встречи, жалею, что не решилась овладеть тобой, ибо знаю: никакой мужчина не устоит перед женщиной, если она хоть немного ему нравится. А то, что нравлюсь, это чувствую. Каюсь, что в пору нашей молодости, когда поняла свое сердце, не бросилась очертя голову в безумный омут любви. Возможно, уже давно пришло бы разочарование и перестала бы тебя обожествлять, моя жизнь вошла бы в берега ежедневных забот и в душе воцарился бы покой.

Нанизывая годы на нить воспоминаний, всегда вижу, что моя любовь напрасна для меня. Какой смысл приобрела моя жизнь от того, что так люблю тебя все эти годы, все эти годы надеюсь на нечто нереальное, несбыточное? Невыносимая мука! Так можно и с ума сойти. И кто меня поймет, кто?! Косые взгляды, злые языки…