Слушая Струця, полковник Коваль удовлетворенно кивал.

— Кстати, никаких данных, кто несостоявшийся отец ребенка? — спросил он.

Старший лейтенант развел руками.

Дмитрий Иванович понимал, что не так просто это выяснить.

Если эта деталь не будет существенной в деле о гибели Христофоровой, ею можно будет и пренебречь.

— С Витой я сам побеседую, — сказал полковник, выслушав Струця. — Коль врачи разрешат, вызовем завтра повесткой, а нет — то сам подъеду. Может, со мной, стариком, откровеннее будет…

…Майор, начальник отдела БХСС — толстяк с бархатными глазами и фамилией такой длинной и непривычной, что Коваль при первом знакомстве не стал трудиться, чтобы запомнить ее, — уже ждал Коваля в своем кабинете. После краткого обсуждения задачи майор распорядился привести задержанного Григория Потоцкого.

Пока это приказание выполнялось, Дмитрий Иванович с интересом рассматривал сапожки, лежавшие тут же в раскрытых чемоданах. Как капли воды, они походили друг на друга, а также на те, которые были конфискованы у подпольных продавцов, и на те, которые Коваль видел у своей Наташи.

И вдруг у него мелькнула мысль: «А имела бы Наташа сапожки, если бы не одесская подпольная артель? — И сразу испугался этой мысли, обозлился на себя, на Наташку, на весь свет за то, что такая мысль могла у него появиться. — В конце концов, носила бы обычные, местной фабрики, как все люди! И ничего не случилось бы! А то капризы, капризы!.. В мое время…»

Эти мысли Дмитрия Ивановича оборвались, ибо в дверях в сопровождении конвоира показался хорошо сложенный молодой мужчина со сбившейся в пряди густой черной шевелюрой и выразительным лицом. Он брезгливо покосился на конвоира и, устремив на Коваля светлые, словно прозрачные глаза, произнес:

— Здравствуйте! — И тут же добавил: — Несмотря на ваше несправедливое ко мне отношение, я вам желаю здоровья…

— Садитесь, — остановил его майор, указывая на стул.

Коваль почувствовал в браваде Потоцкого попытку скрыть волнение и уже понял, как будет вести себя задержанный и как следует с ним разговаривать.

Майор, записав необходимые анкетные данные, стал дотошно расспрашивать Потоцкого, откуда у него сапоги, кто изготовил, напомнил о статье уголовного кодекса, которая обещает смягчение наказания за чистосердечное признание.

Однако брюнет эту статью хорошо знал и без майора и не собирался ею воспользоваться. На все вопросы отвечал отрицательно или уклончиво. Появление у него такого количества сапог объяснял смехотворно: да, скупил сапоги на рынке у разных людей; да, не запомнил продавцов, может спутать одного с другим, поэтому не берется дать их словесный портрет; да, признается — скупил не для себя, видимое дело — сапожки женские…

Зачем столько? Конечно, не жене или сестрам: у него жены нет, а сестра одна — в другом городе… Нет, не в Киеве, в Херсоне. Конечно, собирался махнуть куда-нибудь на Север, перепродать и заработать. Впервые в жизни. Теперь кается, задумка была плохой; сразу и передумал, но еще не решил, что с ними делать, куда отнести… А тут милиция!.. Так что преступления не совершил! Думать-то думал, собирался, планировал, но не совершил же — и привлекать не за что… Вот если бы начал продавать, да по спекулятивной цене, тогда бы конечно… А так… За несовершенку не судят…

— «Куда отнести»? — язвительно повторил майор. — Сюда, к нам. И тогда никаких претензий. Помогли бы найти этих продавцов, они бы и деньги вам возвратили.

Потоцкий развел руками.

— Не сообразил. Да и где их теперь найдешь — спутались их обличья, ведь только промелькнули перед глазами. Да и неудивительно: у кого-то пару купил, у другого — две… Не упомнишь. Сами знаете, как из-под полы продают, друг другу в глаза не смотрят, все мигом. Вышло бы у меня как у Гоголя: одному приставил бы нос другого, уши — треть его… Чепуха получилась бы…

— Да, чепуха, — согласился майор. — Но попытайтесь объяснить, как это разные люди сумели произвести такие одинаковые сапожки, на одну колодку, да и сшить одинаковыми нитками, приделать одинаковые подметки, одинаковые прилепить наклейки? Птички, конечно, из одного гнезда, от одних родителей. Из какого же это гнезда, гражданин Потоцкий?

Подозреваемый вдруг ударил себя ладонью по лбу.

— Конечно, из одного! Верно! С одной фабрики. Там же написано: «Саламандра». Нечего и думать. И как это я так опростоволосился! — Потоцкий даже зубами заскрипел. — Сапожки, оказывается, из магазинов, где импортом торгуют или с базы… значит, ворованные… Мне бы, дураку, сразу догадаться!..

Майор перебил Потоцкого:

— Успокойтесь. Не ворованные они. И не импортные, не саламандровские, а наши, одесские, кустарные. Есть заключение экспертизы… А насчет того, что одумались и состава преступления нет, несовершенка, ошибаетесь. Не одумались вы, не отказались от преступного намерения, не сами вы остановились, а мы прервали на вокзале вашу деятельность. Непосредственно перед посадкой в поезд.

Майор сердился, в его голосе появились раздраженные нотки. Подозреваемый, конечно, плел чепуху и все время увиливал от прямых ответов на вопросы. Однако голос майор не повышал, считаясь с тем, что в допросе участвует полковник из министерства, и продолжал повторять свои вопросы.

Впрочем, результаты были те же, и наконец майор не выдержал.

— Что ты мне икру мечешь, — раздраженно бросил он, незаметно для самого себя обращаясь к Потоцкому уже на «ты». — В другом месте тюльку за бычка выдавай. У тебя есть подпольная фабричка, и не малая, а ты — экспедитор. Я ее раскрою, будь уверен. И тогда тебе не поздоровится… Так что лучше не тяни и выкладывай: где, кто, откуда сырье?.. Ворованное ведь!

В ответ Потоцкий молча чесал в затылке.

— Разрешите, — обратился к майору Коваль. Тот с облегчением кивнул. — Скажите, гражданин Потоцкий, когда вы в последний раз виделись с Христофоровой? — спросил полковник.

Подозреваемый на миг задержал дыхание, потом глубоко вдохнул. Коваль заметил, что его настроение стало иным. Изменение темы, кажется, принесло ему облегчение, и это удивило Дмитрия Ивановича.

— С Христофоровой? — Потоцкий чуть прищурил глаз, словно силился вспомнить, но никак не мог. — Христофоровой, Христофоровой… — повторил он, не отвечая прямо на вопрос.

«Да, не такой он простак, этот „пан“, — подумал Коваль. — Но причастен ли он к убийству портнихи? Какие интересы объединяли их, на чем держалась дружба? На обоюдном увлечении, на любви? То, что Потоцкий на пару лет моложе погибшей — не препятствие чувству. Но почему тогда не создали семью? И почему Потоцкий все же проявляет заботу о Вите? Пожалуй, здесь скорее деловые интересы, чем матримониальные…»

А что могло породить такой конфликт между ними, который привел к убийству портнихи? Никаких оснований подозревать Потоцкого в убийстве Христофоровой сейчас нет. Прежде следовало установить по крайней мере два обстоятельства: имел ли Потоцкий для преступления побудительные причины и, во-вторых, реальную возможность совершить его. Пока полковник это только допускал как одну из рабочих версий. Настораживало, однако, то, что во время предыдущей беседы в здешней милиции Потоцкий пытался скрыть свою недавнюю поездку в Киев.

— Где вы были в это воскресенье?

— Здесь, конечно, в Одессе.

— А почему «конечно»? Вы могли быть где угодно: и здесь, в Одессе, и в Харькове, в Москве и Киеве… — Коваль нарочно поставил Киев в конце списка городов. — И я вас не спрашиваю, в каком городе, — продолжал полковник. — Почему же вы сразу подумали, что я имею в виду другой город, не Одессу?

— Ах так, — не успев спрятать свое смущение, протянул Потоцкий. — Конечно, я мог бы быть в любом городе, но я находился в Одессе.

— Есть люди, которые это подтвердят?

Допрашиваемый замялся.

— Это надо подумать… конечно, есть… Но зачем вам мое алиби? Вы меня еще в чем-то подозреваете? Вам этого мало? — кивнул на чемоданы с сапожками.

— Кто же подтвердит?

— Мне не хотелось бы их называть.