Впрочем, Коваль сомневался, что присутствие старухи изменило бы ход событий. Здесь, по его мнению, дело было скорее всего не задуманное, и произошло все случайно, неожиданно. Потому что на задуманное дело с оружием идут, с каким-нибудь инструментом, а не толкают жертву на отопительную батарею.
Дмитрий Иванович не присутствовал здесь в тот момент, когда приезжали следователь Спивак, старший лейтенант Струць, судмедэксперт и эксперт-криминалист. Но на фотографиях, уже проявленных и показанных ему, с предельной точностью была зафиксирована картина, увиденная сначала Анной Кондратьевной, а потом оперативной группой, прибывшей по ее звонку.
Килина Сергеевна лежала на полу в большой комнате, уткнувшись головой в отопительную батарею, под которой на полу расползлась лужа крови.
Вчера после того, как возвратился из морга, Коваль вместе со Спиваком еще раз осмотрел комнаты погибшей. Дмитрия Ивановича не удивило бедное убранство двух комнат: одной большой, метров тридцати, в которой портниха работала и в которой ее обнаружили мертвой, и маленькой, пятнадцатиметровой спальни.
В большой комнате, если не считать довольно удачной копии картины Айвазовского «Девятый вал», стены были голые. Ни ковра, ни каких-либо украшений. В простенькой горке сиротливо стоял разрисованный японский сервиз. Правда, в спальне лежал толстый в зеленых тонах вьетнамский ковер, удачно гармонируя с двумя импортными креслами и диваном, обтянутыми шелком. В большой же комнате ни стола, ни стульев из гарнитура не было. Кроме журнального столика с газетами — в то время, когда квартиру осматривали, сброшенными на пол, — у широкого окна стоял громадный неполированный рабочий стол, рядом с которым лежал, свалившись, вращающийся стул.
У Христофоровой, считал Коваль, было достаточно средств, чтобы обставить свою квартиру уютней, даже с шиком, — в тумбочке, в спальне, обнаружили крупную сумму денег и несколько сберегательных книжек, валявшихся среди вороха всяких бумаг и квитанций.
Дмитрий Иванович не раз замечал, что люди, занятые любимым делом, чем-то увлеченные, мало уделяют внимания быту. Впрочем, подумал он, рассматривая квартиру погибшей, возможно, Христофорова вила свое гнездо в Одессе, а здесь была только мастерская.
…Время шло, а Коваль все сидел у Анны Кондратьевны, в ее сплошь заставленной рухлядью комнате. Он снова и снова задавал старухе одни и те же вопросы, терпеливо выслушивал однообразные ответы, надеясь, что та вдруг вспомнит какую-нибудь важную для него деталь или обстоятельство. Он мучительно пытался понять: кому нужна была смерть Христофоровой, у кого оказалась на пути эта с виду решительная, настойчивая, но не злая, работящая женщина? Кому портниха настолько мешала, что решили лишить ее жизни?
Пусть смешно думать, что своими посещениями их дома он накликал беду, как полагает Анна Кондратьевна, но какое-то неопределенное чувство неловкости с того момента, как узнал о гибели портнихи, не оставляло его. Постоянно думал о том, где же сделал неверный шаг, вызвавший огонь на свидетельницу. Какое из его действий вызвало такую страшную реакцию? Кому и как могла угрожать Христофорова? А может, здесь дело не в истории с Журавлем, а в чем-то другом? И произошло случайное совпадение по времени с какими-то ему пока неизвестными событиями?
Ковалю вспомнилась последняя беседа с Христофоровой, ее внезапная растерянность перед уходом. Он ругал себя, что не заинтересовался ее вдруг вспыхнувшим волнением. Перебирал в памяти каждое слово их разговора и не находил ничего, что встревожило бы.
Дмитрий Иванович терялся в догадках. Но он не хотел мириться с неизвестностью. И поэтому с такой дотошностью, чтобы не сказать надоедливо, осаждал старую женщину вопросами. Думалось, что она, и прежде всего она, могла бы пролить хоть какой-нибудь свет на загадочное происшествие, на личность и связи своей соседки.
Он уже отправил старшего лейтенанта Струця в Одессу, чтобы тот с местным уголовным розыском собрал сведения о Христофоровой, встретился с ее дочерью Витой, которая почему-то не приехала на похороны матери, и разыскал некоего одессита «пана Потоцкого». Сегодня вечером он и сам собирался туда выехать.
Коваль посмотрел на часы. Еще было время до отъезда, и он решил немного задержаться у Анны Кондратьевны.
Поскольку старуха ничего добавить к сказанному не могла, Дмитрий Иванович решил снова возвратиться к вопросу о неизвестном мужчине, приходившем к Килине Христофоровой.
— Так вы говорите, Анна Кондратьевна, чернявый, высокий, хорошо одет?
— Это кто? — не сразу поняла женщина.
— Да тот самый, которого Килина Сергеевна «паном» назвала и которому однажды дверь открывали. Вы говорили, несколько раз к вашей соседке заходил. Наверное, ухаживал. Женщина она была интересная, видная… К тому же одинокая…
— Не знаю, — пожала плечами старуха. — Я в такие дела не лезу.
— Ну а что же другое? Не платье же он себе заказывал!
— Да он часто не ходил. Тот раз да как-то еще разок или два, я тогда только чуть-чуть свою дверь приоткрыла да в коридор выглянула. Вижу, она его, как всех, в комнату ведет. Я и не интересовалась больше. Мне-то какое дело!
— А когда Килину Сергеевну спрашивал, в руках что-нибудь держал?.. Ну, цветы, например, коробку какую или еще что-нибудь?..
— Нет, — твердо сказала старуха. — Как сейчас помню. Так стоял, руки в карманы сунул, я еще подумала: наверное, без перчаток шел, а на дворе — мороз…
— Глаза у него светлые?
— Вроде бы… Да не присматривалась я очень, товарищ полковник! Не присматривалась.
— Ну а брови какие, нос, подбородок?
Анна Кондратьевна чуть не возмутилась.
— Стара я стала, товарищ полковник, брови рассматривать. Говорю о том, что заметила. А придумывать не буду.
— Вот вы слышали, Анна Кондратьевна, что соседка его «паном» назвала. Ни с того ни с сего одно это слово обычно не произносят. Что же еще услышали, кроме «пан», о чем они говорили?
— В толк не возьму, что вы от меня хотите, Дмитрий Иванович. Человек он на вид вполне приличный… К чему бы это ему такой ужас сотворить… Ничего у Кели как будто не взято, не украдено…
— Я пока его и не подозреваю. Но и тот, у которого в прошлом году жена в ванне захлебнулась, тоже на вид приличный был…
— Нет, что вы, товарищ полковник, у того на физиономии было написано, что сукин сын…
— А у этого что написано?
Старуха недоуменно взглянула на Коваля.
— Значит, так ничего и не услышали, кроме слова «пан»?
— Что-то он просил, уходя, какую-то модель, какие-то выкройки, а она сказала: «Теперь сам проси у него. Хватит с меня». Чепуха какая-то… Выкройки, это когда платья шьют… Может, он тоже портной… Ох, Дмитрий Иванович, не могу больше. Извините, голова так разболелась, сил нет.
Коваль уже заметил, что старуха от боли время от времени закрывает глаза, как курица, покачивает головой. Он посмотрел на часы. Да и ему пора. Перед поездом еще заглянет домой.
— До свидания, спасибо, Анна Кондратьевна, за рассказ, — хотя беседа ничего и не дала ему, поблагодарил Коваль, выходя на лестничную площадку. Он подошел к лифту и нажал кнопку.
Старый лифт, затянутый металлической сеткой, со стеклянными дверьми, с трудом разминая свои ревматические суставы, стал подниматься на этаж. Анна Кондратьевна, провожая полковника, стояла у открытой двери в квартиру и, когда лифт, добравшись до этажа, в последний раз громыхнул и Коваль взялся за ручку, вдруг бросилась к нему:
— Дмитрий Иванович! Дай бог памяти! Вот что вспомнила: когда шла к лифту, из гастронома, он как раз опускался. Я обрадовалась, слава богу, действует. Этот лифт старше меня, другой раз снизу невозможно вызвать — или дверь кто-нибудь наверху не закроет, или между этажами застрянет. Еще не дошла, как лифт опустился — и из него кто-то выскочил, да так пронесся мимо, чуть с ног не сбил!.. Вдруг это тот самый?.. А?
— Вы хоть увидели его?
— Да как увидишь, когда он как вихрь! Еле пришла в себя. Уж извините, ничего не заметила… А может, это и не с нашего этажа, кто знает… Однако у нас тут все старые люди живут, никто так не бегает. Определенно, чужой был…