Женщина пожала плечами:

— Дверь у него всегда открыта… Заходят просто «на огонек»… А почему вы говорите «заказчицы»? — спохватилась Христофорова. — Он ведь не сапожник, а ученый, молодой ученый… — Пристальный, чуть иронический взгляд полковника привел Килину Сергеевну в замешательство. — Ну конечно, он и шить умеет. Золотые руки. Может, и подарил кому-нибудь туфельки… не знаю. Его хобби меня мало интересует…

— Ладно, — с недовольным видом согласился Коваль. — К женщинам и туфелькам мы еще вернемся. — Килина Сергеевна чем-то неуловимым все больше напоминала ему жену, и он сердился, так как в настоящую минуту это мешало ему работать. — А мужчины? Бывали в этой компании мужчины?

— Вы знаете, нет. Один только вечно торчит. Ну, это, правда, сотрудник и сосед — Павленко. Человек неглупый, способный, тоже научный сотрудник… Немного странноватый. Женат, однако вечно к чужим юбкам цепляется…

Дмитрий Иванович вопросительно взглянул на Христофорову.

— Нет, не к моей, — поняв его взгляд, фыркнула женщина, — к той же самой Нинке, например, машинистке.

— А враги у Журавля были?

— Враги? Не думаю… Человек он доброжелательный, есть в нем что-то очень симпатичное, подкупающее… С ним приятно общаться… А впрочем, у кого врагов нет… — вздохнула портниха. — А почему все-таки Журавель вас интересует? И почему вы все время о нем в прошедшем времени говорите?

— Я уже сказал, что мне вопросы задавать не следует, — напомнил Коваль. — Однако на этот отвечу: Журавель погиб.

— Как погиб? — наморщила лобик Килина Сергеевна. — Что значит «погиб»? Как понимать это? Умер? Убили? Когда? Кто?! — Она выпрямилась в кресле, будто собиралась подхватиться и бежать, искать преступника.

— Да, — подтвердил Коваль, наблюдая за реакцией женщины. — Умер.

— Не может быть! От чего?

— Отравился газом.

— Вот те на! — закусила губку собеседница Коваля. — Нет, нет! — выкрикнула она через секунду. — Вы что-то путаете. — Она выдернула из модной сумочки носовой платочек и только тогда, словно поверив полковнику, разрешила себе заплакать.

Коваль не мешал ей, и она быстро взяла себя в руки.

— Расскажите, как вы познакомились с Журавлем? Что еще о нем знаете? Выли ли обстоятельства, которые могли толкнуть его на самоубийство?

— Самоубийство? — Христофорова подумала немного, потом спрятала платочек в сумочку. — Исключено, — заявила решительно. — Уж очень он жизнь любил, и жуир был хороший. И когда же это случилось?

— Двенадцатого. Где вы были в тот день?

— Во Львове.

— Вы постоянно живете в Киеве?

— Да.

— Одна?

— Я — в разводе.

— А в Одессе? Дочь с отцом?

— Нет, без отца. Вита в этом году окончила школу, сейчас работает и вечером учится.

— Живет в общежитии?

— Нет, что вы! У нее своя квартира. Отец уехал в другой город, квартира осталась ей и бабушке, моей матери. Но мама летом умерла.

— Насколько мне известно, вы числитесь закройщицей в ателье фабрики «Индпошив». Однако больше в разъездах, чем на работе.

— Дело в том, — без тени смущения ответила женщина, — что я специалист высокого класса. Поэтому работаю без бригады. Сама крою и сама исполняю. У меня по-настоящему «Индпошив» и соответствующие заказчицы, жены известных ученых, художников, даже министров… впрочем, и сама я художница. Художник-модельер… Часть работ беру с собой в Одессу и там исполняю… Вы же понимаете, хотя девочка у меня вполне самостоятельная, но после смерти бабушки контроль и присмотр необходим… все теперь легло на мои плечи…

Коваль понимал это. Но он также понимал, что ателье «Индпошива» служило для Килины Сергеевны только ширмой. Фактически она была частной портнихой, ловко ускользавшей от финансовых органов. Он был почти уверен, что зарплату ее в ателье кто-то кладет себе в карман. Но Килине Сергеевне главное — где-то числиться, чтобы не терять трудовой стаж. То, что клиентки ее — жены влиятельных людей, стремившиеся поддерживать с ней добрые, а порой и дружеские отношения из-за нехватки талантливых мастериц и желания одеваться изысканнее и красивее других, рождало в портнихе некоторое чванство.

Однако сейчас взаимоотношения Христофоровой с ателье, заказчиками и финотделом полковника не интересовали, и он не стал углубляться в эту тему.

— Итак, недругов у Журавля не было, говорите, и самоубийство также исключается? — возвратился к своему Коваль.

— Я так думаю, — снова погрустнев и снова вынув из сумочки платочек, подтвердила женщина. — Ах, какая трагедия! Такой красивый душевный человек погиб! И какой талантливый! Он бы до академика дошел… Ему все завидовали… — Килина Сергеевна вдруг сама прервала свои ламентации, словно озаренная новой мыслью. — Да, да, ему везде и всегда завидовали, и еще как! В том же институте, например… Если бы вы сказали, что ему какую-то пакость сделали, например, подсыпали мышьяк в вино, я бы не удивилась… Но отравиться газом! Кстати, как это произошло?.. Это не секрет?

Коваль промолчал, решив, что подробности гибели Журавля Христофоровой пока не следует знать.

Зеленоватые глаза женщины вспыхнули огнем. После некоторой паузы она заговорила снова.

— Если бы мышьяк, то могла бы подумать и на какую-нибудь подружку. Меня из этого списка, я надеюсь, вы исключите. — Полковник не прореагировал на эту реплику, и женщина продолжала: — Да, да. У Антона была уйма любовниц, и с ними он обращался не лучшим образом. Надоест — вышвыривал, как собачонку. А многие были от него просто без ума… Например… Например… Да недалеко ходить, эта самая машинистка институтская, Нина. Я уже говорила, влюблена как кошка. Подозреваю, страшно хотела, чтобы он забрал к себе, женился. У нее в семье ад. Муж какой-то садист, старше ее, бьет, отец отдал за него в семнадцать лет. Она все это скрывает, но я знаю! Антон жалостливый, а может, и понравилась, она, в общем-то, ничего, ну и приманил. Правда, она как на чей вкус. Слишком уж смирная, терпеливая, услужливая, я бы сказала, безответная какая-то… Ты ее ногой, а она к тебе душой. Даже противно! Но мужикам такие нравятся. Особенно которым женщины трудно доставались или которые под колпаком у какой-нибудь мегеры сидят. А вот почему — Антону?.. — Вспомнив вдруг, что полковник тоже мужчина, Килина Сергеевна неловко улыбнулась и виновато взглянула на Коваля. — Я не люблю таких. Они теряют достоинство женщины. Нинка ему служила верой и правдой, капризы молча сносила, это, видно, не шло в сравнение с домашним адом. Да у любимого, известно, и кулак сладкий… Нет, нет, это к Антону Ивановичу не относится… Так, пословица… Журавель одно время обещал ей жениться… Ну, обещал, обещал, обнадеживал. А в действительности за нос водил. Да это и понятно. Не ровня ему… Без образования, если надолго — то, в общем, неинтересная, однообразная, в одном платье может полгода ходить… Хотя аккуратная: в старом, застиранном, немодном, но чистом. Если мышьяк, я бы поверила… Знаете, от любви до ненависти один шаг… Не хочу напраслину на человека возводить, но могла, могла бы Ниночка! Допек, значит, ее! Прийти и газ ему открыть… Один раз эта тихоня такой взгляд на меня бросила — мороз по коже пошел… В тихом омуте, как известно, черти водятся…

Килина Сергеевна умолчала, что это произошло, когда Журавель при Нине обнял ее на диване.

Ковалю вспомнилась газетная статья, в которой ученый-психолог писал, что бывают минуты, когда человек ненавидит того, кого любит. Такое случается редко и продолжается, к счастью, недолго. И виноват в этом механизм человеческой психики: мгновенный эмоциональный всплеск обиды опережает все остальные чувства. Хорошо, что в конце концов осознанное чувство любви побеждает кратковременное раздражение…

Побеждает… Но что может произойти в течение минутного всплеска ненависти, когда человек плохо контролирует свои действия?!

— Вот теперь бедняжки Антона не стало, и она спокойно уживется с мужем, — продолжала женщина. — Да и зачем было Антону сейчас жениться? Связывать себя. Это только помешало бы ему. Он был человек науки, а не детских пеленок… Ему нужна была просто хорошая, умная подруга.