Живут они с ней вдвоем. Отец ходит где-то «на воле». Письма раньше слал одно за другим. Однако мать Тимуша их не читала, тут же рвала в клочки и бросала в мусорное ведро.

Как и все матери на свете, и мать Тимуша хочет воспитать сына так, как она считает нужным, иначе говоря, по своему образу и подобию.

У самой жизнь сложилась неудачно. Отца своего она не знает. Даже фотокарточки нет. Мать в годы войны погибла, угодила под трактор. Улеглась, усталая, в борозду, да так и не проснулась. Сироток — мать Тимуша и ее братишек — приютили дальние родственники. Учиться порядком не пришлось. По-русски стала немного понимать только после того, как переехала в город.

Теперь она сама воспитывает. Дескать, ей жизнь не удалась, пускай она удастся у Тимуша.

«Я осталась дурой, не смогла учиться, пусть хоть сын учится. Я совершила много ошибок, никто не говорил мне, как их избежать. И после всего этого я не выведу сына на верную дорогу? Да может ли такое быть?» — спрашивала она себя.

Заниматься воспитанием ей пришлось одной. Думала, сын будет расти под крылом отца и матери, не получилось. Запил муж.

Тимуш уже сейчас не во всем слушается мать, капризничает. Кто его против настраивает, неизвестно. Чем больше твердит ему мать — учись, учись, — тем больше сын отлынивает. Мать не догадывается, что может быть этому причиной. Например, в десять часов Тимуш не хочет ложиться спать. Когда она предлагает ему пойти на улицу, он хочет сидеть дома. Наверно, Тимушу не нравится, когда ему все время указывают.

Он не любит, когда его водят за руку. Сам до всего хочет дойти. И улыбается он чаще всего, когда делает что-нибудь по дому, мастерит.

Его мать, в свою очередь, никогда не сидит без работы. Днем на заводе. Приходит домой, начинает еду готовить. Моет посуду, протирает окна, косяки, мебель. И эта работа ее больше на игру похожа. Она при этом рассказывает что-нибудь, смеется. Или сядет возле своего распоротого пальто или платья и укорачивает, сужает, расширяет — в зависимости от того, как изменяется мода. Потом перекрашивает… И тогда старая одежда или платья становятся совсем новыми. На заводе считают, что мать Тимуша хорошо одевается.

Тимуш не помнит случая, чтобы мать казалась усталой. Не замечал, чтобы и печалилась особенно. Только однажды ночью вдруг проснулся он и увидел: сидит мать на полу и плачет. В руках держит какое-то письмо. Она, видимо, собиралась пол мыть, рядом лежала мокрая тряпка.

Тимуш тоже чуть не заплакал. Хотел спрыгнуть с постели и обнять маму, но постеснялся.

Еще один случай был. Пошел Тимуш за хлебом и на крыльце неожиданно столкнулся со своим отцом. Отец схватил его, крепко обнял, потом вдруг отпустил и побежал вверх по ступенькам. Для смелости он, видать, выпил: от него разило водкой.

Мальчик не помнит, как он сходил в магазин. То ли был он там, то ли нет, но только в руках у него хлеб оказался. Навстречу ему из двери вылетел раскрасневшийся отец. Взглянул на Тимуша и, ничего не сказав, убежал.

Ждал-ждал Тимуш возле двери — отец не вернулся. А мать молчала. Думала, наверно, что сын ничего не знает.

Нет, слишком сложной жизнью живут взрослые. Никак их невозможно понять.

Больше отец не приходил. Не присылал и писем. Однако Тимушу после этого стало казаться, что он живет где-то неподалеку.

Тимушу очень хотелось, чтобы все жили вместе — отец, мать и он. Мальчик еще не ведал, что в жизни не все мечты сбываются.

На кухне что-то зашипело. Тимуш побежал туда с тряпкой в руке. Оказывается, мать, уходя, поставила вариться суп и вот теперь он закипел, через край льется.

Тимуш убавил газ.

Только было он растянулся под кроватью, чтобы и там протереть, в дверь постучали. Тимуш мокрой рукой крутил-крутил вертушку замка, никак не мог открыть.

— Мама, это ты? — испуганно спросил он.

— Я, твоя мама, — ответил кто-то странным голосом. Было похоже, что там за дверью мужчина, но только почему-то он пытается говорить тоненько. Может, отец? Нет, не он.

— Я не могу открыть, — сказал Тимуш тихо. Конечно, если бы он вытер руки, то открыл бы. Ведь стыдно, как соседка старушка, каждого пришедшего спрашивать, кто там да кто там. В то же время мать незнакомых людей не очень-то велит пускать.

— Мама где? — веселым тоном спросил незнакомец. На этот раз говорил он своим голосом.

— В магазине, — ответил Тимуш, уже собираясь уйти от двери.

— А скоро она придет?

— Сегодня же выходной день.

То ли это означало, что сегодня воскресенье, могут быть большие очереди, мама придет не скоро, или что-нибудь другое, но незнакомец, наверно, задумался над словами мальчика и некоторое время молчал.

— Я твой дядя, — сказал он наконец.

Но Тимуш уже старательно вытирал мокрой тряпкой пол под кроватью. Потом пошел на кухню, вытер пол под столом. Остальное можно протереть и «ленивкой», а это делается быстро…

И полы-то не грязные были, выжмешь один раз тряпку — и все. Однако воздух в квартире стал намного свежее. Что и говорить, мыть или не мыть — большая разница.

Если только мать не слишком станет настаивать с уроками, Тимуш перед сном готов еще раз протереть полы. Пожалуйста.

Почему ему приятно это делать? Если бы Тимуш был взрослым, наверняка сказал бы: потому что в это время как будто ни о чем и не думаешь, работаешь себе и работаешь, как машина.

А в другое время человек остается с глазу на глаз с собой. Правда, когда чем-нибудь зачитаешься, тоже неплохо. Уроки — дело другое.

Ну что же, когда Тимуш подрастет, он, может, в самом деле сторожем станет? Мать же говорит: «Если не будешь учиться, то станешь пастухом или только сторожем». А учиться что-то не хочется. И это, наверное, на всю жизнь. Конечно, Тимуш такой уж человек. Поссорился с другом — враги навсегда. Значит, ясно, он будет сторожем. Но почему «только сторожем»? По мнению Тимуша, почетнее работы нет. В руках у сторожа ружье. Не спит ночами, охраняет народное добро. Для людей старается. Тимуш тоже вон старается, чтобы матери было легче.

Теперь можно было и присесть с учебником в руках, но вновь Тимушу показалось, будто не все дела сделаны, и он не выдержал — поправил покрывало на диване, полил цветы на подоконнике.

Вот теперь… Но уже оказалось поздно: в квартиру вошли мать с полной сумкой и мужчина с чемоданом.

Начиная с этого момента, день, как палка, с треском переломился надвое. То, что прошло, осталось позади, а дальше началось все удивительное.

…Пришелец смотрел на мальчика во все глаза.

— Ну-ка, ну-ка, разве это Тимуш? Ты Тимуш?

Мальчик молчал.

— Тимуш! — сам себе ответил незнакомец. — Ты большой стал, братец, не узнать даже. Скоро меня догонишь. Ты помнишь меня? Помнишь, как мы с тобой по городу ходили, на ту сторону Волги переезжали, купались там? Сколько тебе лет тогда было-то? Сколько ему было, Елюк?

— Три года, — послышался из кухни голос матери.

Нет, Тимуш ничего не помнил. Почему он все-таки не открыл дверь этому доброму человеку? То, что человек добрый, сразу заметно было. Как вошел, и в квартире стало будто светлее. Может, когда-то Тимуш и видел его, наверно, видел. Человек такой, что обязательно запоминается: высокий, здоровый. Лицо розовое, глаза веселые.

— И город вырос, и Тимуш вырос, — сказал незнакомец. А сам вглядывался в фотографию, висевшую на стене.

Посмотрел Тимуш на человека, стоявшего на карточке рядом с его матерью, а потом на незнакомца.

— Дядя, — проговорил он несмело.

— Верно, узнал! — обрадовался гость. — Твой дядя, — подтвердил он еще раз. Рывком поднял Тимуша на руки, прижал к себе. — Ну, как живешь, братец?

— Хорошо, — оказал Тимуш тихо.

Дядя опустил его на пол.

— Ты не болен, Тимуш? Почему такой тихий, несмелый?

— Не выспался, вот почему, — сказала мать.

Гость вынул из чемодана целую кипу вещей.

— Это за то, что не забыл меня. — На плечо Тимушу он повесил красный костюм из толстой ткани. — Будешь кататься на лыжах. Лыжи-то есть у тебя?