Наступило долгое молчание, а затем Флеминг встал.

– Вот и все, – заключил он. – Я должен идти.

– Еще один вопрос, – сказала Ирен Коллис. – Что насчет господина Мандуляна? Что будет с ним?

Флеминг едва заметно пожал плечами.

– Я полагаю, официального наказания для него не последует. То, что я описал вам по поводу его действий в субботнюю и воскресную ночи – это цепочка событий, которые, вероятно, произошли. Это единственная цепочка событий, которая могла бы объяснить все эти факты и, следовательно, это должно было произойти. Но я не могу доказать вам или кому-то еще, что это на самом деле произошло. Не существует абсолютно никаких доказательств против Мандуляна, кроме свидетельства Лоуренса, что он отправился в поместье в половину одиннадцатого ночью в воскресенье и был одурманен, а так как Лоуренс, как известно, бывший шпион вражеской стороны и, по его собственному признанию, шантажист, я сомневаюсь, что его показания будут многого стоить в суде.

– Так Мандулян избежит ответственности? – сказал Людовик.

– Да, он избежит ответственности. Но вы должны помнить, что каким бы ни было его прошлое – а оно было настолько темным, насколько оно вообще может быть с человеческой точки зрения – его главным преступлением в этом деле было страстное желание спасти свою дочь. Вы можете обвинить его?

– Нет, – тихо сказал Людовик Маколей.

Выходя через ворота в Садок, Флеминг обернулся, бросив взгляд через плечо, и увидел двух влюбленных, стоящих рука об руку под величественной, медного цвета, кроной огромного бука.

Флеминг и Мэйтленд поднялись на холм к поместью для последнего разговора с армянином. Против него не было ни одного доказательства, но Флеминг выразил надежду, что в частной беседе без свидетелей он может согласиться рассказать историю о своих действиях в те две ночи. Флемингу хотелось прояснить как можно больше сомнительных моментов в этом деле; он терпеть не мог неполного завершения дела. В этом случае он был уверен, что абсолютно прав в основных моментах, но он признался себе, что даже железной уверенности не помешает небольшое подтверждение. Он не слишком надеялся на то, что убедит осторожного и подозрительного миллионера рассказать его историю, но существовали некоторые шансы на это, что делало их визит вполне стоящим потраченного на него времени.

По пути в поместье Флеминг обсуждал дело с Мэйтлендом, или, вернее говоря, он рассуждал, а Мэйтленд слушал.

– Суть всего дела заключается в наличии двух ножей, – сказал он, – два ножа, перо куропатки и боксерское мастерство Перитона. Двух ножей не было бы, если бы Мандулян знал, где достать тот, который был зарыт в Роще Килби, и это значит, что он не может быть убийцей и по всем логическим соображениям его дочь тоже не может быть убийцей. Далее – трижды в деле появлялась куропатка или, точнее, два раза появлялась куропатка и один раз – ее перо. Это могло бы быть совпадением; в мире ведь не одна куропатка, но все же это кажется довольно необычным совпадением, и если это была та же куропатка, то она образует вполне очевидную связь между фермой Перротс, поместьем и мертвецом. И тут в дело вовлекаются обитатели Перротс; понятно, что Адриан никак не может убить человека, пойдя в лобовую атаку. Ударом в спину, конечно, но не так. Но Роберт мог бы сделать это хитростью. В Адриане нет хитрости, только отчаянная ярость. И так далее, и так далее. С этого момента все встало на свои места. Что ж, вот мы и добрались. Вы подождете на террасе, пока я буду в доме?

Флеминга проводили в гостиную, и через несколько минут в дверь широким, ленивым шагом вошла Дидо. На ней были оливково-зеленые джемпер и юбка, и ее губы по контрасту казались еще более алыми, чем обычно. Со свойственным ей несоответствием в одежде также у нее была пара длинных золотых серег с эмалью, которые, возможно, подошли бы к костюму испанской танцовщицы, но, казалось, не гармонировали с одеждой для прогулки в английской деревне. В то же время и эта одежда, казалось, не гармонировала с той медленной и гибкой грацией движений, с которой Дидо опустилась на диван и изогнула длинную руку, тянясь к золотому портсигару, который лежал на маленьком столике. Флеминг зажег для нее спичку, и она глубоко затянулась, прежде чем взглянуть на него и пробормотать хриплым голосом:

– Ну?

– Я пришел поговорить с вашим отцом, мисс Мандулян. Я хотел бы знать, возможно ли увидеться с ним.

– Отец уехал, – объявила она и стала вставлять сигарету в длинный янтарный мундштук.

– Уехал! – воскликнул пораженный Флеминг. – Куда? Когда?

– Куда? Я не знаю. Почему? Вы, вероятно, знаете это лучше меня. Когда? Три четверти часа назад.

– Но, мисс Мандулян, когда вы говорите «уехал», вы имеете в виду, что он уехал в Лондон на день или что он уехал куда-то на некоторое время?

Она зевнула.

– Я полагаю, он уехал, чтобы найти некое место, где вы и ваши палачи не найдете его.

– Что, бога ради, вы имеете в виду? Я и мои палачи?

– Называйте это как хотите. Он не хочет быть арестованным.

– Но никто и не собирается его арестовывать. То есть, я хотел бы арестовать его по обвинению в сговоре, но у меня нет абсолютно никаких доказательств.

Мисс Мандулян опустила ноги с дивана, села прямо и посмотрела на детектива широко открытыми глазами.

– Вы не собираетесь арестовать его за… за…

– За убийство? – добродушно уточнил Флеминг. – Бог мой, нет! Мы знаем, что он не совершал убийства. По крайней мере, мы знаем, что он не убивал мистера Перитона. Конечно, возможно, что ваш отец убил множество других людей в свое время, но это не наше дело.

Дидо Мандулян была молодой особой, не теряющей самообладания, и нечасто случалось такое, чтобы она была полностью ошеломлена. Она просто пристально смотрела на Флеминга.

– Но что… почему… что… я не понимаю, – наконец выговорила она.

– Вы думали, что он убил Сеймура Перитона?

Она кивнула.

– Не вы расскажете мне, что произошло? – попросил Флеминг.

– Ничего особенного не произошло, – сказала она, и ее голос звучал даже более хрипло, чем обычно. – Я была в своей комнате ночью в субботу. Я думала, что отец отправился спать. Было около полуночи. Я ждала… ждала…

– Я знаю – Перитона и Холливелла. Продолжайте.

– Из своего окна я увидела, как Сеймур входит через французское окно с террасы, и я ожидала, что он поднимется наверх по черной лестнице, как обычно. Но он не пришел. Он ждал внизу – я не знала, почему – и, конечно, это было как раз то, что мне было нужно. Я хотела, чтобы он ждал там, пока не придет мистер Холливелл. Я вернулась в постель и ждала. Но ничего не происходило, так что примерно через двадцать минут я выглянула в окно, чтобы увидеть, не случилось ли что-то. В гостиной горел свет. В этом свете, освещающем террасу, я увидела второго человека, поднимающегося на нее по ступенькам. Я думала, что это был мистер Холливелл, но когда он вышел на свет, то я увидела, что это отец. Тогда я действительно испугалась. Я знала, что если отец заподозрил Сеймура в том… в том, что он мой любовник, то он попытается убить его, поэтому я вернулась в постель и укрылась с головой. Затем примерно четверть часа спустя отец постучал в мою дверь и вошел. Он был бледен как полотно, а в руке у него был мой шарф. Это был маленький бело-желтый шелковый шарф, который я дала Сеймуру некоторое время назад. Он был весь в крови. Отец просто сказал: «Ради Бога, уничтожь это», а затем поцеловал меня и вышел. Он дрожал как осиновый лист. И я сожгла этот шарф. Это все.

– И вы никогда не говорили с ним об этом?

– Я подумала, что лучше всего будет не беспокоить его этим. Я дала ему понять, что готова поддержать его несмотря ни на что, но в остальном я держала язык за зубами.

– Что ж, мисс Мандулян, – сказал Флеминг. – Вы думали, что ваш отец убил Перитона, а он думал, что это вы убили его, вот оно как.

– Но почему тогда отец уехал, если ему нет причин бояться полиции?