Флеминг помолчал, а затем продолжил:
– Пока история проста и очевидна. Я не буду утомлять вас промежуточными звеньями цепочки размышлений, которая привела меня к тому выводу, что сцена в усадьбе должна была быть именно такой, какой я только что ее описал. Главное то, что сам Адриан подтвердил мои выводы три четверти часа назад. После того как мы окружили его там, на пустоши, он все это рассказал. Мне приятно тешить свою профессиональную гордость мыслью о том, что я был прав.
Он снова прервался, достал трубку и кисет и попросил у миссис Коллис разрешения закурить.
– В тот момент, – продолжил он, – Роберт увидел представившийся ему шанс. Нож лежал на террасе; человек, который стоял между ним и Дидо Мандулян, был в нескольких ярдах от него; никто не подозревал о том, что он находится в поместье; никто даже не подозревал о его желании убрать Перитона с дороги – ведь Роберт держал свои мысли при себе…
– Разумеется, он держал их при себе, – мрачно сказал Людовик Маколей.
– Исходя из этого, я могу сделать вывод о характере вашего сына Роберта – у него не было недостатка в решительности. Он увидел представившийся шанс и сразу начал действовать. Подробности того, что последовало за этим, конечно, никогда не станут известны: оба человека, участвовавшие в этой сцене, мертвы. Но одно абсолютно точно: Роберт, должно быть, спрятал нож, вошел в дом и вежливо и дружелюбно заговорил с Перитоном. Действуя наобум Роберт мог бы навредить Перитону не больше Адриана. Он должен был сделать это неожиданно и – простите мне это слово, сэр – вероломно.
Мистер Маколей склонил голову и ничего не сказал.
– Очень хорошо, – продолжал Флеминг, – это часть истории, насколько она относится к вашим сыновьям. Роберт выскользнул из дома с ножом в руке и отправился домой. Он спрятал нож в Роще Килби по дороге. Адриан просто вернулся домой. Вы гораздо лучше меня можете себе представить, в каком состоянии он был, бедный мальчик.
Людовик Маколей кивнул и вздохнул. Ирен Коллис вновь протянула ему руку, и на этот раз он не позволил ей остаться поверх его рукава, а внезапно сжал ее.
– А после этого, – сказал он почти грубо, почти сквозь зубы, – что произошло после этого?
– А! – Сказал Флеминг. – Что произошло после этого? Тут мы вступаем в ту область, которую мы, детективы, называем дедукцией, а все остальные – догадками. Опять же, я не собираюсь докучать вам промежуточными звеньями, но вот к какому заключению я пришел.
Он снова закурил трубку.
– Роберт убил Перитона около одиннадцати часов в субботу ночью. В половине одиннадцатого Теодор Мандулян был в полумиле от «Тише воды», ведя переговоры с Джоном Лоуренсом насчет некоторых изобличающих – весьма изобличающих – писем. Вероятно, он вернулся домой где-то около четверти двенадцатого. И вот он проходит в свою гостиную, вероятно, входит через окно, выходящее на террасу, и обнаруживает лежащими на полу два трупа: Перитона с ножевым ранением в груди и куропатку. До сих пор я основывался на убедительных фактах. Теперь я перехожу к чистейшим догадкам. Должно было быть что-то в обстоятельствах произошедшего, в теле Перитона, в самой гостиной – я не знаю, что или где, – но там должно было быть что-то, что заставило Мандуляна полностью поверить в то, что Перитона убила его дочь. Его последующее поведение можно объяснить только этим.
– Почему бы вам не спросить его? – поинтересовалась Ирен Коллис.
– Я собираюсь, – ответил Флеминг. – Но я очень сомневаюсь в том, что он ответит. Видите ли, Теодор Мандулян по горло увяз по обвинению в заговоре. Сейчас вы поймете, что я имею в виду. На чем я остановился? Ах да! Мандулян по какой-то причине был абсолютно уверен в том, что это Дидо убила Перитона. Он обожает Дидо – обожает ее больше, чем кого-либо во всем мире, насколько я могу судить. Поэтому поздним вечером в субботу он сел в гостиной с мертвым телом, в одиночестве, и придумал способ спасти свою любимую дочь.
Это, должно быть, стоило ему долгих хладнокровных размышлений, Маколей. На кону стояла жизнь его дочери – или, во всяком случае, он так думал, и он пытался придумать способ спасти ее. И вдруг такой способ, который позволял спасти ее и в то же время избавить себя от больших неприятностей, пришел ему в голову. Имейте в виду, я не могу это доказать, но я уверен в этом настолько, насколько это возможно. Этот человек сидел там в своей гостиной, с трупом перед ним – по пятам за ним следовал крайне опасный шантажист, а его дочери, насколько он мог судить, грозила серьезная опасность – и он сидел там и придумывал план, чтобы разобраться со всем этим одним махом. Великий человек, Маколей. Неприятный характер в некоторых отношениях, но, разрази меня гром, это великий человек! Я очень хотел бы знать, сколько времени у него это заняло. И я очень хотел бы знать, говорил ли он об этом с Дидо. Тем не менее, как я уже сказал, очень маловероятно, что он скажет об этом хоть слово. Во всяком случае, той ночью – ночью в субботу – он придумал свой план, чтобы разобраться со всеми своими неприятностями разом, а затем он перешел к предварительным подготовительным работам. Он снял одежду с тела, отнес всю ту, что не была изрезана или окровавлена, в коттедж Перитона, забрал воскресный костюм Перитона с безвкусным галстуком и носками… между прочим на обратном пути он выронил галстук, что тот носил по будням – после его обнаружил капитан Карью… Он также создал впечатление, что Перитон находился в своем коттедже той ночью. Представьте хладнокровие этого человека – сварить яйцо и, вероятно, даже съесть его, нарезать хлеб и масло, придать кровати вид, будто бы в ней спали. Затем он вернулся в поместье, одел труп в воскресный костюм Перитона, вероятно, сжег окровавленную будничную одежду и, наконец, где-то спрятал труп в ожидании следующего вечера.
Мне кажется, мертвая куропатка должна была озадачить его. И снова я задаюсь вопросом, спросил ли он об этом Дидо. Но сделал он это или нет, вероятно, он решил, что будет безопаснее объяснить появление куропатки, а не оставить ее лежать на прежнем месте, чтобы дворецкий обнаружил ее утром, и он сказал, что Перитон принес куропатку в воскресенье днем. Конечно, в воскресенье его главной задачей было заманить в ловушку и одурманить Лоуренса, и он проделал все это очень умело. Предположительно у него было и какое-то другое средство про запас, на случай, если Лоуренс отказался бы от виски, но ему не пришлось его использовать. После того как Лоуренс благополучно заснул, у Мандуляна была пара часов, чтобы осуществить задуманное. Он нашел разделочный нож, очень аккуратно сделал так, чтобы рана соответствовала его размеру, оставил на нем отпечатки пальцев Лоуренса, взял его туфли и обрывок его пальто, сунул роскошную, великолепную орхидею в петлицу Перитона и отправился на ночное дело. Остальное было сравнительно просто. Он оставил следы у Монашьей запруды, положил нож так, чтобы вода не смыла отпечатки пальцев на рукоятке, оставил фрагмент письма в коттедже Перитона, положил тридцать банкнот в карман Перитона, а затем сбросил тело в реку в первом подходящем месте недалеко от поместья, считая, что быстрое течение унесет его до плотины к утру.
Вот и вся история, насколько я могу ее воссоздать. Конечно, когда Лоуренс был освобожден, и Мандулян, и Роберт имели все основания почувствовать тревогу, и Роберт в особенности. Понимаете, он тревожился и за самого себя, и за своего нового покровителя. Если бы случилось что-то, что подорвало бы позиции Мандуляна как раз в то время, когда Роберт, наконец, получил место в фирме, это было бы для него – насколько я могу судить о его характере – куда большим ударом, чем если бы что-нибудь случилось с ним самим.
– Вы правы, – сказал Людовик Маколей. – Роберт не боялся бы за себя. Физический страх никогда никак не влиял на его замыслы. Но он пошел бы на любой риск, чтобы спасти Мандуляна с того момента, как он получил свое место в фирме.
– И когда он осознал опасность, то сразу предпринял меры – спланировал второе убийство, в общих чертах похожее на первое, только с небольшим, но важным изменением, заключавшимся в том, что на этот раз Адриан на самом деле должен был совершить убийство, а не Роберт.
