— О! Явился не запылился, благодетель, — выкрикнул звонкий бабий голос, и толпа увидела Резепа.
— Вы робята… и… и бабоньки, зазря тут базарите, — сказал он, когда несколько попритихло.
— Ну-ну, говори, послушаем, — голосом, не предвещавшим ничего хорошего, отозвался Иван Завьялов.
— Не вы, так другие доставят рыбу. Вам же хуже без заработка.
— Не привезут. Дармовато.
— Хе! — попробовал улыбнуться Резеп. — Наивные люди, погляжу на вас. Да за деньги…
— Во-во! Укащику рупь, работнику — копейка.
— Ты за деньги готов угодничать.
— Бабы, не слушайте его, непутевого.
— Будя, лыком шитый барин. — Это кто-то из пришлых с верхов.
И тогда на высокое крыльцо к растерявшемуся Резепу поднялся Андрей.
— Передай Ляпаеву все, что слышал, — сказал он Резепу. — И еще: завтра прекращаем работу. Когда он удовлетворит наши требования, ловцы выйдут на лов, а рабочие на плот. Так я говорю, товарищи?
Ответом ему было одобрение толпы.
8
За окном крупнозвездная безлунная темень, а в Гринькиной каморке при немощном свете пятилинейной лампы чаевничают гости — Андрей, Илья и братья Завьяловы. Они взбудоражены событиями дня, оттого и не расходятся, ведут беседу, попивают сготовленный Ольгой чай.
Гриньке лестно, что самые заводилы сошлись у него. Он прислушивается к разговору.
— Для нас самое главное — выстоять, — сказал Андрей Завьялову.
— Выстоим, — уверил его Иван.
— Но важно не только это, — отозвался Андрей. — Первая победа над хозяином — лишь начало.
— А потом? — шепотом спросил Гринька.
— Потом, Гринь, будет такая заваруха, что и представить невозможно.
— Зачем заваруха-то, Андрей Дмитрич?
— А чтоб всем одинаково хорошо жилось. Чтоб на промысле ты вот, к примеру, командовал, а не Ляпаев.
— Хе! Наговорите, — усмехнулся Гринька. — Да рази я буду таким богачом…
— Зачем — богачом? — подивился Андрей.
— Сами же сказали — заместо Ляпаева.
— Тебя народ изберет, коли будешь справедлив и честен, да его волю выполнять.
— Так я не смогу, — простодушно признался Гринька.
— А ты присматривайся, что к чему. Пригодится.
— В ночи родившись, светлый день даже представить трудно, — в раздумчивости сказал Иван Завьялов.
— И будет наш Гринька ходить в собольей шубе, — пошутил Илья.
— И командовать Резепом, — поддакнул Иван, и все заулыбались.
— Я его в момент выгоню, — озлился Гринька.
— Во! А говорил, не сможешь. Правильное у тя чутье.
Ольга невидно, втай от остальных, посматривала на Андрея и чувствовала, что привязанность к нему день ото дня растет, что ей доставляет удовлетворение видеть его. Когда же он бывает в отъезде, она волнуется — не приключилось бы с ним худа, потому как видит и знает, что и Ляпаев и Резеп, да и родной братец Яков, держат на него зло за те правдивые слова, которые Андрей без боязни говорит им. В сегодняшней смуте опять же в первую голову будут виноватить его. В этом Ольга была уверена, потому как видела и знала, что Андрей среди ловцов и ватажного люда заглавный, его слушают, ему подчиняются. Это порождало в ней новые страхи. Но чувства, копившиеся в ее сердце к этому беспокойному человеку, который ради дела и своих убеждений даже порвал с родным домом, обаривали страх, и в душе ее селилось больше светлого и праздничного, нежели мрачного.
И ей очень хотелось, чтоб Андрей испытывал при встречах с нею те же чувства, что и она. Но девушка догадывалась, что ему интересен только тот, кто разделяет его мысли, его устремления, поэтому она хотела понять смысл его жизни, быть полезной ему.
Потому-то Ольга обрадовалась, когда Андрей сказал:
— У меня, Оля, к тебе просьба.
— Я слушаю, Андрей Дмитрич.
Разговор между ними произошел близко к полночи, после того, как ушли Завьяловы и Илья. Андрей к Илье не пошел.
— Сегодня я в ночлежке у себя переночую. — Это он о лечебнице так.
Андрей с Гринькой, проводив товарищей, постояли малое время у казармы. Из-за реки наносило гарью — по весне жгли старые камышовые крепи. Ниже по Ватажке, за Золотой, полыхало зарево — горело на приморских островах. На ильменях чуткие гусиные стаи гоготаньем тревожили тишину.
— Хорошо у нас весною, — поддавшись настроению, задумчиво сказал Гринька, — эту пору я изо всех люблю. Спокойствие в природе. В Ватажке вода верховая быстрится. Пожары вот тоже на островах…
— Меня каждую весну, когда в городе жил, тянуло домой, — отозвался Андрей.
Вспомнив о доме, помрачнел: трудно жить рядом с домом и не дома. Вчера зашел мать наведать. Как всегда, всплакнула она. И чтоб прервать горестные мысли, сказал Гриньке:
— Хочу Ольгу попросить, в город нашим надо письмо отвезти. Как ты на это?
Гринька понял, кого он имел в виду, согласился.
— Зайди, а я пока покурю.
Вот тогда-то Андрей и повел с Ольгой разговор.
— Слушай меня, Оля, и запоминай.
— Я памятливая.
— Надо доставить письмо в город одной девушке.
— Девушке? — шепотком переспросила она и склонилась над столом.
— Да. Зовут ее Маша. Живет она возле Татарского базара. Тебе всякий покажет, как туда пройти. Найдешь дом купца Рахметова на улице Узенькой. В подвале живет дворничиха Фомина. Маша ее дочь. Ты меня слышишь, Оля?
— Да, Андрей Дмитрич. — Она еще ниже склонилась над столешницей.
— Повтори.
Оля, не поднимая головы, повторила слово в слово. И тут Андрей понял причину неожиданной перемены в ее настроении.
— Это не личное письмо, Оля. Тут все о деле, понимаешь, о нашем деле. Посылать в город Илью, Завьяловых, Гриньку или других близких не хочу. Они должны быть здесь. Случайным людям довериться я не имею права. Тебе верю, Оля. Но если не хочешь…
— Нет, нет, Андрей Дмитрич, я поеду, — встрепенулась Ольга. И по тому, как мигом преобразилась она, Андрей утвердился в своей догадке.
— До Шубино придется пешком, а там пароходом. Вот тебе деньги.
— У меня есть, Андрей Дмитрич. Не надо.
— Не отказывайся, Оля. Поживешь там денек, посмотришь город — и обратно. Успеешь к утру собраться?
— Я сборчивая, — мягко улыбнулась Ольга, — узелок с едой в руки — и пошла.
9
В эту ночь не спали и у Ляпаевых. Непрошено и негаданно вошла в дом небывалая тревога. Страха Мамонт Андреич не испытывал, может быть, оттого, что не совсем ясно сознавал происходящее, а возможно, по причине врожденного неприятия постороннего вмешательства в его дела. Но так или иначе, шибко обеспокоился случившимся.
Вся жизнь его прошла в заботах о деле. Знал он, что каждый божий день приносит новые хлопоты. Он принимал их как должное. Не зря говорится: нет работы без заботы. Тем более что рыбное дело куда забот-нее иных. Всякое у него случалось: и рыба пухла в августовскую жару, и в чаньях загоралась от недосола, и безденежные годы выпадали, и при сбыте товара терпел убытки. Но чтоб работные люди отказывались от дела, а стало быть, и от заработка — такого Ляпаев не помнил.
Вчерашнее посещение выборных, бунт на промысле Мамонт Андреич не принял всерьез. Даже сейчас где-то в глубине мозга тлела надежда, что Резеп, рассказывая, что-то напутал, и завтра жизнь на промысле пойдет своим чередом, или же ловцы и рабочие, в порыве буйства, не обдумав до тонкости, пригрозили вгорячах. Но перед Ляпаевым возникал Андрей и почти не знакомый ему Завьялов со спокойным, а в то же время удивительно напористым взглядом серо-зеленых глаз, и сомнения мигом отпадали. Такие не остановятся перед беззаконьем, для них, разбойников, нет недозволенного, они с радостью мутят народ, побуждают его к возмущению. Не следовало Андрея брать к себе. Таких, как Завьялов, много, тут невозможно угадать, кто чем дышит, а уж Андрея должен был разглядеть — в этом Ляпаев корил себя.
После сегодняшней встречи с выборным Завьяловым Ляпаев ушел с промысла. А под вечер заявился Резеп. Он трусцой влетел в подворье и, едва приметил хозяина, завопил: