Радуется Кумар: Андрей сказал, что Ляпаев согласен скупать все, что привезут ловцы. Значит, будет заработок.

— Готов? — кричит Кумар Гурьяну, который в десяти саженях от него наполняет рыбой свою лодку.

— Счас, — с готовностью отзывается Гурьян. — Вот только кормовой ящик заполню.

— Давай-давай, — озорно подбадривает его Кумар. — Я мал-мала курю. — Он устало опускается на носовой обруб и тянет руку к жестяной баночке с махрой, сворачивает закрутку толщиной в палец.

Потом Макар и Кумар выталкивают шестами бударки из Чапурки в Ватажку, вздергивают паруса и, гонимые легкой попутной моряной, правят на воду, к промыслу.

На Синеморском промысле — затор. У приплотка — в два ряда бударки с добычей — осевшие грузно, борта вровень с водой. Из тех, что ближе к приплотку, выгружали рыбу в носилки. На других в ожидании череда надсадно дымили самокрутками, невесело толковали о чем-то. Кумар это понял, едва они с Макаром причалили ко второму порядку. Прислушался — так оно и вышло.

— Изгаляются над людьми. Что хотят, то и делают.

— Попробовал бы он с наше поворочать зюзьгой.

— Такой цены отродясь не слышал.

— Конешно, за так, выходит.

— Почем берет? — обеспокоился Кумар.

— Алтын за пуд.

— А говорили… — завозмущался Макар, но его перебили.

— Слова говорить — не рублем одарить.

— Баяли: будут всю брать — берут пока. А цена, как видишь…

— Не, братцы, я за такую плату не работник. Пущай в другом месте дураков ищет, — наотрез отказался Макар.

— Правильно! — подскочил Кумар. — Где Андрей?

— Сказывают, хозяин отослал на какой-то промысел.

— Ребята, вон Илья подъехал. Пущай с Завьяловым к Ляпаеву топают.

— Ходил Завьялов-то. Так хозяин его и слушать не захотел. Повернулся и ушел домой.

— Вот те и тертый хрен на постном масле.

— Как же быть-то? Неужто и управы нет?

Илья слушал возгласы и ругань, не зная, как же быть дальше. И Андрея нет. Он-то знал бы, что делать. Тут Илья приметил у лабаза Завьялова, призывно помахал ему.

— Иван!

Завьялов обернулся на зов, узнал Илью и, оставив тачку, подошел к ловцам.

— Был у него?

— Даже не слушал, — Иван улыбнулся, — мигом смотался.

— Чему же радуешься? — удивился Илья. — Все срывается.

— А ты думал, хозяин сразу расценки удвоит? Простодушный ты человек, Илья.

— Что же нам делать?

— Стоять на своем, — очень даже буднично сказал Иван, будто закурить предложил. — Прекращать работу, не ловить рыбу, не засаливать, что есть… Без упорства ничего не получится. Свое богатеи за здорово живешь не отдают. Это надо уяснить, и тогда многое прояснится. Объясни своим.

— А рыба как же? — Макар кивнул на бударки с уловом. — Пусть пропадает, да?

— Зачем же? Коли привезли, надо продать. Но больше не следовало бы. А впрочем, давайте Андрея обождем. — В отличие от остальных он да еще Илья знали, что Андрея не хозяин отослал, а он сам нашел повод и спозаранку уехал на соседние промыслы, чтоб поговорить с тамошними ватажниками и ловцами.

…Из открытых дверей лабаза неприметно для остальных посматривал на сбившихся кучей ловцов плотовой Резеп. Он, как и всегда, колготился возле солильщиков, прикрикивал на них, а сам нет-нет да и стрелял обеспокоенно глазами на приплоток.

— Тузлук проверяли? — интересовался он. — Ну как, крепок? Во! Выдержанная соль завсегда крепка. А селитру клали? Нет? Да нешто можно без нее. Селитра рыбе ясность придает, сыпь, сыпь…

И опять зырк-зырк глазами на ловцов: как-то нехорошо, возбужденно толпятся они, шушукаются о чем-то.

За два работных часа до окончания вахты на промысле объявился Андрей. Не задерживаясь на территории, он спешно прошел в лечебницу, и, едва поставил на стул саквояж с медикаментами и стащил с себя куртку, вошли Иван Завьялов и Илья.

— Что-нибудь случилось? — забеспокоился Иван, приметив тревогу на лице Андрея.

— На Ямцовской сорвалось. Два-три демагога переполошили людей, и все испортили. Мол, у нас семьи и надо не в путину бойкотировать хозяина. Не смог убедить, что именно в такое горячее время и надо припереть хозяина к стенке.

— На других как?

— На Малыкской и Домбинской поддержали, вручили требования управляющим. Те обещали сегодня же довести до сведения Ляпаева. Как он тут?

— Затора нет, но цену сбил чуть ли не наполовину.

— Вон как! — Андрей вскочил со скамьи и заходил взад-вперед. — Надо прекращать работу. И сделать все, чтоб Ляпаев ни рыбинки не мог купить. Пожилится-пожилится — да и на уступку пойдет.

— Тут ловцы толковали промеж себя. То же самое говорят.

— Тогда вот что. Завтра утром мне придется ехать на другие промысла. Надо, чтоб нас поддержало как можно больше людей. Мы одни не вынудим Ляпаева к согласию. Ну что, товарищи, — Андрей на короткое время замолк. Все лицо его напряглось, — пришло время выступать в открытую. Мы много говорили, спорили, пора дело делать.

— Надо, — выдохнул Иван Завьялов. — Самое время, я считаю.

Орависто гудела толпа на плоту, а невеликий зазывной колоколок у конторки слал и слал в округу тревожливый звон, скликал работный люд на неожиданный сход. Гринька не переставал колоколить, пока на него не цыкнули. Суматошный зазыв прекратился, и наступила на короткое время тишина, от которой звенело в ушах. И опять затолкотилась ватага, загудела встревоженным ульем.

— Тимофей, че в сторонке торчишь? Давай до нас.

— А он примеряется.

— Ба, Прасковья, и ты тута.

— Куда иголка, туда и нитка. Где муж, там и я.

— Баба-бабуся, никого не боюся.

— Кулаком счастье не вышибешь.

— Шабаш, ребята!

Эта разноголосая гудьба не прекращалась, покуда Андрей не поднялся над толпой. Взвершинившись на днище бочки, он поднял руку и стал так бессловесно, выжидая. Когда сходбище смолкло, он сказал одно короткое и очень непривычное для многих слово:

— Товарищи!

Этого слова оказалось достаточно, чтоб каждый насторожил слух, наструнился, уловил необычность происходящего. А свершалось в этот час действительно небывалое: Андрей в открытую говорил о нелегкой жизни ловцов и ватажных рабочих, несытости детей, называл причинников их бед.

Народ все копился и копился, даже из села на колокольный зов пришли полюбопытничать, слушали диковинные слова. Иные крестились в испуге, иных сковывала напряжка, и они застывали в изумлении.

— Никто нас хорошей жизнью не одарит. Нет и никогда не было добрых царей и богачей. Наше счастье в наших руках. Так давайте будем стоять за себя, заставим Ляпаева платить положенное за работу, уважать труд и не грабить нас.

— Гривенник за пуд — и не меньше, — закричал Макар, едва Андрей умолк.

— И поденную плату повысил чтоб.

— Кончаем работу, товарищи, — заговорил Иван Завьялов. — Промысловые рабочие поддерживают вас. И мы не выйдем на работу, пока хозяин не выполнит всех требований. Правильно я говорю, бабоньки? Вас на промысле большинство.

— Как мужики, так и мы.

— И бабьему терпенью приходит конец.

— Чтоб никто не выходил на лов.

— А с голоду не помрем? Ляпаев, мож, и не согласится?

— С голодухи брюхо не лопнет. Сморщится токмо…

— Ему некуда деваться. Нас поддерживают и на соседних промыслах.

В то самое время, когда все было обговорено и подоспело расходиться, вышел на конторское крыльцо Резеп. С самого начала заварухи он благоразумно запрятался в свою светлицу и сквозь щели в занавеске наблюдал за поведением толпы. Неуправляемое сборище вусмерть напугало его, но потом он удивился, с какой легкостью Андрей утихомирил галанивших мужиков и баб, а под конец, когда, умиротворенная словами и своим решением, толпа и совсем стихла и готова была распасться на группки, Резеп счел нужным выйти и пристыдить ослушников. Не сознание долга, не убеждение, а страх перед хозяином понудил плотового пойти на этот, противный его желанию, шаг. А момент, по его мнению, Резеп выбрал самый подходящий.