— Андрей Крепкожилин. Дмитрия Самсоновича сын младший.

Нахмурил брови Максут, снизу исподлобья посмотрел на гостя раскосыми темными, как густая настойка шалфея, глазами, но промолчал.

— Я приехал поговорить с тобой, осмотреть… Я врач. И если смогу, полечить тебя… вот вместе с Садрахманом.

Прослышав такие слова, хозяин порадовался. «Какой умный человек, — подумал Садрахман про гостя, — не ругает Садрахмана за травы, вместе, говорит, лечить будем». Захлопотал он на радостях, залил старенький круглый самовар, раздул огонь, заварил уху.

Андрей меж тем осмотрел ногу, опухоль уже сошла, осталась лишь синева. Максут с палочкой мог ходить по землянке.

Потом Андрей попросил снять рубаху, долго слушал, прикладывая холодный прибор то к спине, то к груди. Максут от нервности всякий раз вздрагивал и с недоверием косился на две колеблющиеся резиновые трубочки, идущие от его груди к ушам Андрея. В душе он верил только Садрахману с его травами, то нестерпимо горькими, то безвкусными, то тошнотворно-сладкими, то терпкими, вяжущими… Лечение травника было ощутимо, а поскольку в него верили, то и действенно. А эти железки, резинки — одно баловство. Так думал Максут, но ни единым словом, ни единым знаком не показывал Андрею свое недоверие.

Осмотр подтвердил догадку Андрея: туберкулез был самой запущенной формы: поражены оба легких и даже сердце: одышка, вены дряблые — нет наполнения кровью.

— Дышим когда — грудь аурад, — сказал Максут.

— Грудь болит, — перевел Садрахман. — Жар всегда, кровь горла идет. Плох дел.

Растерялся Андрей: действительно, плохи дела и помочь он не в силах. Лекарства в таких случаях просто бесполезны. Хорошо еще, здесь тишина, воздух чистый — настоящий санаторий. Но что делать? Чем помочь?

Как спасение — заговорил Садрахман:

— Мы ему, когда грудь сильно ломит, ромашка отвар даем, горла если хрипит, чай варим из подорожник. Солодский корень знаешь? Вот, корень тоже чай кладем. Кровь пойдет — перец настойка делаем. Видал такой высокий трава? — Садрахман показал себя по пояс, прошел в угол и снял со стены длинный пучок сухой остролистой травы с тонкими кореньями. — Водяной ет перец. В рот берешь — огонь. Мала-мала тогда Максут легко…

Максут сидел на кошме, по-азиатски подобрав ноги под себя, и согласно кивал.

Дивился Андрей познаниям старика и стыдился своей беспомощности. Помнит, им читали курс по лекарственным травам. Да, называли и ромашку, и подорожник, и мяту, и перец водяной, и многое другое. По молодости лет студенты не всерьез принимали этот курс. А вот Садрахман своим умом и опытом предков дошел до такого познания… Андрей даже не задумывался — а те ли травы использует старик? Он сейчас и не мог бы ничего сказать Садрахману — все перезабыл. Да и какое это имеет значение в данном случае. Максута вылечить уже невозможно, остается лишь облегчать его страдания, поддерживать, что и делает Садрахман.

…Всю эту историю Андрей вспомнил, когда получил от Ляпаева первый свой заработок. В отличие от города деньги здесь тратить не приходилось, поэтому он половину отдал матери, а половину отнес Кумару — для Максута.

…Кумар сначала удивился поступку Андрея, долго уговаривал его взять деньги назад, потому как, объяснял он, никаких денег на острове Максуту не нужно.

Однако Андрей настоял на своем.

Резеп считал себя кровно обиженным Ляпаевым, хотя вины своей в душе не отрицал. Но только в душе. А перед хозяином клялся-божился, что недосмотрел, что его обманули, подсунули неводную дель залежавшуюся, чуть тронутую сыростью.

А заварил кашу Кисим, чтоб ему, одноглазому, ни дна ни покрышки. Усмотрел порчу, донес. Как пес верный сторожит добро хозяйское, без спросу копейку не упрячет. Верит, дурень, что хозяин отблагодарит. Как же, одарит, жди у моря погоды…

Про себя же считал, что греха большого не допустил, потому как через два-три годика пенька́ так и этак сгниет и нужно будет покупать новую. Только и дело-то, что на одну путинку меньше невод послужит. Но и в таком разе изрядный барыш даст хозяину. Что по сравнению с ним та капля, которая перепала Резепу во время последней купли-продажи?

Так нет, разнос учинил, пригрозил удержать в путину половину обговоренной заработной платы. И удержит! Еще как удержит. Сам небось в ресторане за один вечер больше промотал, так ничего, себе позволить может, а если Резеп лишний червонец к своим накоплениям пристегнул, тут — караул!.. грабеж!..

Ну ничего, перемелется — мука будет. Коль он так жмет, Резеп на приеме рыбы может выкроить. С утра до вечера у весов Ляпаев не просидит, кишка тонка. Тут Резеп и вернет свое. Да и недолго осталось под хозяйским окриком жить. Путину-другую перетерпит — да и помашет Резеп хозяину ручкой, для начала прикупит завалящее промыслишко. Тогда уж он развернется, покажет, как из копейки рубль делать. Приноровился он к рыбному делу, набил руку, знает, как ловца провести, на чем покупную цену сбить, продажную, наоборот, поднять.

А не то в город подастся. Резепу нравится город: никто никого не знает, никому ни до кого дела нет. Только в рот палец не клади — два отхватят. Но Резеп не промах — с рукой оттяпает.

Окончательно Резеп еще не решил, но для верности, будучи в городе, присмотрел каменный дом с добротным сводчатым подвалом. Цена подходящая, к концу путины наскребет на дом. Да и хозяевам не к спеху, до лета согласились обождать. Дом на Косе, место выгодное — шумное и денежное — пароходские пристани рядом.

Наверху Резеп наметил ресторанчик открыть для купцов-толстосумов, а в подклети — харчевню для босяков. Очень доходное занятие — питейные заведения: пьяный народец и не слишком расчетлив и забывчивый не в меру — можно жить не тужить, изрядную наличность скопить. А уж копейку беречь Резеп умеет, тут ни Ляпаев, ни Крепкожилин ему и в подметки не годятся.

Так частенько предавался мечтам своим Резеп. Мечты эти не праздные, не пустая игра воображения. У него все рассчитано, под любую мыслишку дельную копейка припрятана. Тут все ясно как божий день.

Путаница всякий раз возникала, едва Резеп начинал помышлять о семейной жизни. Лет-то ему уже под тридцать, пора, если серьезно, семьей обзаводится. Говорят: холостому — хоть утопиться, женатому — хоть удавиться. Конечно, женатому мороки больше: семья, что ни говори, и заботы требует, и денег. Но надоело Резепу холоститься, к чужим бабам крадуном прислоняться.

У каждого парня, видно, наступает время, когда дальше одному жить невмоготу. И Резеп до такого предела дошел — понял, что пора семьиться. Но загребистый характер и тут диктует: свои, сельские, девки ему не подходят. Нужду с ними только плодить, а Резепу хочется, чтоб женитьба к его деньгам еще что-то привнесла. Перебрав сельских девчат, ни на ком не остановился, решил тогда, что в городе, как устроится, подыщет подходящую.

А тут Глафира появилась в Синем Морце. Сам даже ее привез. По тому, как с неказистым узелком ушла из своей квартирки, смекнул Резец, что за душой у девки ни гроша. Но за ней — Ляпаев. Тот сродственницу свою не обделит, это уж точно. Да и беречь накопленное и оставлять некому — безнаследный, один, что верстовый столб, в поле.

Впервые мысль эта застряла в голове Резепа, когда он вез Глафиру из города и в разговоре узнал, что она племянница покойной Лукерьи. Всю дорогу он приглядывался к ней, расспрашивал, примерялся, прикидывал, какая она будет жена.

Но в Синем Морце его задумки нежданно поломались. И всему виной — эта неводная дель, будь она неладна. Не ко времени ширнул бес под ребро, захотелось подзаработать. Ляпаев в сердцах и на масленицу не пригласил, даже на гулянье санное не взял, Кисима одноглазого водрузил на облучок.

Крепкожилиных зазвал на вечер, а его, своего плотового и доверенного, — нет. Не иначе, с Крепкожилиными хочет породниться. Андрея, поди-ка, на прицел взял. Так и уплывет невестушка ни за копейку. Что там было, доподлинно Резеп не знал, но последнюю встречу Андрея и Глафиры подсмотрел случайно — из окна своей комнатушки.