Илья никак не мог забыть рассказ Андрея. Как и всех, его поразила людская жестокость. Десятки тысяч человек гибнут! А за что? И тут, в Синем Морце, живут не одинаковые: и богачи есть, и голь перекатная. Ее-то куда больше, а вот терпят нужду, унижение. Слова боятся сказать, потому как за богачей власть, а с ней шутки плохи..

Вот если бы все враз кулаки сжали. Сигнал бы такой для всей России подать: мол, вставай, люд, бей паразитов. Да кто подаст сигнал такой? Нешто партия — так, кажись, Андрей говорил. А еще вроде бы рабочей назвал ее.

Странно Илье: почему не крестьянская или там не ловецкая. Может, оттого и восстают только рабочие? Надо Андрея порасспросить, решает Илья. Он-то уж точно знает. Чует Илья: Андрей много знает, да мало байт. Таится. Только Илью на мякине не проведешь.

Порывистая досада терзает его; отчего это по деревням и ловецким селеньям, как и встарь, терпят кривду, не дадут по шеям разным Ляпаевым. Доколе это?

Мыслей разных в голове копошилось много, все не до конца ясные, и оттого невтерпеж Илье. Он долго не мог заснуть в ту ночь. А наутро пошел к Андрею, но не застал его дома. На Ляпаевский промысел идти не хотелось, и он до полудня хлопотал по двору, зная, что Андрей будет возвращаться мимо его жилья.

Срочных дел не было, однако же Илья искал и находил дело, потому как в любом подворье всегда есть к чему приложить руки. Он для начала достал с повети метлу и начисто подмел захламленный двор. И сразу же стало удивительно приятно на душе.

Потом решил заменить подгнившую стойку ограды. Камышовая огорожа покосилась, и пришлось ее подпереть жердью и только после этого выкопать источенный червями столб.

За этим занятием он и приметил Андрея, торопливо шагающего от промысла. Илья поманил его.

Был Андрей чем-то взволнован и, чтоб рассеяться в мыслях и успокоиться, взял лопату и начал срубать землю по краям ямки, расширяя и углубляя ее, а Илья выволок из загороды толстую, сучковатую в комле, лесину. Ошкуривая ее, он спросил:

— Ты че это?

— А-а! Закурить есть?

— Найдем. — Илья вогнал топор в жесткую перевитую древесину, и достал кисет. И Андрей отложил лопату.

— Понимаешь, — затягиваясь куревом, сказал он, — тут с одной особой поговорил.

— С Ольгой, што ли? — спросил Илья, прикидывая, с кем он мог встретиться на промысле, и подивился: почему это, разговаривая с Гринькиной сестрой, Андрей мог так нервничать.

— Да нет, ляпаевская сродственница, из города которая.

— Видел, видел. Кудрявая этакая.

— Она. Типичная мироедка, от безделья задыхается. А туда же, в одну упряжку с Ляпаевым…

— Плюнь-ка ты на нее… — Илья присел на бревно, — тута важнее разговор есть. Садись-ка вот.

Андрей бросил взгляд через покосившуюся изгородь, присел рядом.

— Ты вот что обскажи мне: как нам ловецкую партию создать? В Синем Морце бы, а?

— Какую еще ловецкую партию? — подивился Андрей.

— Ты же вчерась называл партию рабочей. А крестьянской нет, или вот ловецкой — для нас, рыбаков.

— Партия это, Илья, едина и для рабочих и для крестьян. И она одна на всю Россию.

— Скажи, Андрей, только без вранья, — Илья положил тяжелую руку на его колено, — ты из этой самой партии?

Андрей затянулся глубоко, отчего щеки его провалились, бросил окурок под ноги и затер носком сапога, в песок.

— Тебе, Илья, я верю. А потому и не буду скрывать: да, я член РСДРП. И прислан сюда с заданием, а каким — позднее расскажу. Тебе я говорю это потому, что рассчитываю на твою помощь. Мужик ты честный, товарищ верный. И мыслишь правильно, классовое чутье в тебе есть. Вот так, друг ты мой.

— Это очень опасно?

— Да. Можно угодить в тюрьму, на каторгу. И даже жизнь отдают… Надо знать, на что идешь. А теперь довольно про это. Тимофей идет.

— Ему нельзя?

— Я доверился только тебе. А чужую тайну надо хранить.

Они подняли лесину и установили комлем в ямину. Подошел Тимофей.

— Обед готов, кончай работу. Уха жирна — не продуть.

— А сазаны — во! — Илья развел руки чуть ли не на полную сажень. — С Золотой. — Он подмигнул Андрею — мол, и я тебе откроюсь.

Еще по льду, неделю с лишним назад, объезжая Ляпаевские промысла, Андрей завернул в Маячное. В старину тут, на взгорке, стоял средь камышей одинокий маяк и жил бобыль-маячник. Мало-помалу остров заселялся беглым верховым людом. И из соседних сел сюда, ближе к морю, кочевали рыбаки. Так разрослось сельбище и по маяку получило свое название.

Максута он разыскал не сразу. Спросил встречную женщину, что шла на реку с пустыми ведрами, она Максута не знала. Потом повстречался средних лет рыбак. Он посмотрел на Андрея хмельными глазами, удивился:

— Ха! С каких это пор Максут спонадобился заезжим?

— Надо очень. Не знаете ли, где найти его?

— А ты кто будешь-то? — в упор, неучтиво, спросил незнакомец.

— Крепкожилин я, младший сын Дмитрия Самсоныча, — неосторожно ответил Андрей.

— Мать вашу… — последовало грубое ругательство. — Покалечили мужика, а теперь… — Он отвернулся и ушел.

Вот так! Каждому не объяснишь, что к чему. Раз Крепкожилин, терпи.

Андрей зашел в бедную казахскую мазанку — здесь-то наверняка должны знать. Но и там не порадовали его. Старая казашка в белом тюрбане на голове сказала, что Максут жил у ее соседей. Стал было поправляться, ходил к Ляпаеву, да вдруг опять занедужил. А вчера его забрал к себе на остров Садрахман.

Андрей знал, что казахи старую женщину уважительно называют чиче́, и он так назвал ее, чем она была несказанно довольна.

— Садрахман знаешь?

— Знаю.

— Дорога на остров найдешь?

— Спасибо, чиче́, найду.

— Садрахман иди, Максут там.

Коротким путем по перекатистым ерикам было опасно, и Андрей поехал в объезд, через Золотую. Проезжая по ней, увидел на льду свежие лунки, оплывшие бугорки мелко битого льда и понял — обтягивали яму. Он еще не знал, что сделали это обловщики, а потому и не придал увиденному никакого значения. Обтянули — и обтянули, всегда так делают.

Садрахмана приезд Андрея озадачил и всполошил, ибо он уже был наслышан, что младший сын Крепкожилиных нанялся к Ляпаеву. А коли так, то выходило, что Ляпаев пронюхал про облов и причастие Садрахмана к облову и прислал Андрея.

Так подумал старик, увидя подъехавшего Андрея.

— Салям, старик.

— Здоров, здоров, — скороговоркой отозвался Садрахман. — Куда дорога?

— К тебе, старик.

— Хорош, хорош, — еле слышно в расстройстве бормотал хозяин. — Землянка ходи, чай пьем.

— Чаек не помешает, надрогся я. Максут как тут?

— Откуда знаешь?

— В Маячное заезжал, сказали, что ты увез.

— Вчера возил, тут ти-их, кормим мала-мала, лечим…

— Ну и как лечение идет? Поправляется больной?

— Землянка ходи, Максут гляди.

В землянке Андрея поразили не бедность и убогость жилища — на такое он насмотрелся вдоволь. Да и что надо одинокому старому человеку. Половину землянки занимала печь с плитой и развалистым котлом. Над плитой — полка с посудой. В переднем углу, прямо на земляном полу — большая кошма, подушка и видавший виды тулуп. Накрывшись с головой, под ним кто-то лежал — видимо, Максут.

Удивило Андрея обилие засушенных трав и кореньев. Они пучками висели на гвоздиках вдоль стен и под самым потолком.

— Мой лекарства это, — пояснил Садрахман, увидев, с каким любопытством осматривается нежданный гость.

— Понимаю. — Андрей слышал, что старик пользует травами, но не предполагал, что занимается ими так всерьез.

Под тулупом заворочался и, отбросив его, на кошму сел Максут. Андрей никогда не видел его, но догадался — он. И сразу же понял, что дела Максута плохи: лицо полувысохшее, мертвенно-желтое.

Максут молча покивал головой на приветствие Андрея, вопросительно посмотрел на Садрахмана: что, мол, за человек. Но Садрахман преднамеренно промолчал, сделав вид, что не понял Максута. Потому как скажи он, что это один из Крепкожилиных, неизвестно, как поведет себя больной. Но Андрей, на удивление Садрахмана, не стал скрывать себя. Раздевшись и стянув с ног валенки, присел на кошму, за руку поздоровался с Максутом, назвался: