Звонок. Верный Ванька оторвался от еженедельника и вопросительно уставился на меня.

В трубке сначала засвистела лопнувшая водопроводная труба, потом кто-то сыграл на флейте. Пока звучал этот телефонный концерт в стиле модерн, абонент, очевидно, уже говорил, так как я поймал лишь:

— …Сергея Васильевича?

— Слушаю вас.

Пожалуй, я первый в истории ГУВД опер, которого срочно хотят перевести на другую работу. Причем на аналогичную. Кадровик из управления рассказывал мне о том доверии, которое руководство выражает мне и моим способностям. Словно я и мои способности существуют автономно друг от друга. И тут я прикинулся лохом и спросил:

— И кому же это «корейское дело» поперек горла стало?

Замешательство на том конце провода, после чего прокол в стиле «а-ля Алтынин»:

— Сергей Васильевич, не совершайте карьерный суицид.

— Суицид — это высшая степень самокритики. А я не вижу ни упущений в своей работе, ни необходимости всасываться в ОРБ. Я хочу остаться там, где я есть.

Короткий вздох, после чего мне сообщили, что за текущий год у меня просрочено несколько материалов, есть жалобы от граждан на мое нетактичное поведение и грубость, ощущается вялость в поиске лиц, причастных к совершению преступлений. Неожиданностью для меня стало то, что в ГУВД направлен рапорт от начальника РОВД, подписанный и Обрезановым в том числе, что есть необходимость заслушать меня на комиссии о результатах за год. Точнее — о низких результатах за год. Мой рапорт о переводе в ОРБ ожидают увидеть завтра. Короткие гудки.

В ОРБ «сожрать» такого, как я, очень просто. Статуса «блатного» я не имею. Два-три рапорта о моей профессиональной непригодности от нового начальника, предупреждение о неполном служебном несоответствии, еще месяц — и я в народном хозяйстве. Кому же я встал костью в горле? Мне еще над этой загадкой мучиться придется…

Но — Обрезанов?.. Это называется — предательство. Вот ты и мечешься, Максим. А я-то… Хожу и смеюсь — чего, мол, друг, нос повесил? Когда нашего брата просто так с места на место перебрасывали? А у тебя другая забота. Ты и задницу свою подписью прикрыл, и боишься, что я о твоей подлости прознаю… Да как же не прознать, если на комиссии на тебя ссылаться будут?!

Теперь понятна и частота, с которой наседают из ГУВД. Она усилилась сразу после того, как я зачастил к своему начальнику с докладами. Ну-ка, вспомни, Загорский, когда ты впервые узнал о своем переводе?..

Ага! Сразу после того, как я установил связь Тена на улице Стофато и побывал в квартире Кореневой. Когда Обрезанов сообщил о переводе во второй раз? Сразу же после того, как я вышел на Алтынина и устроил переполох в корейском гнезде. И тут, после разговора с Центом, мне практически в открытую дают понять: не лезь, пока тебе шею не свернули. А теперь, Загорский, смотри! — чем дальше, тем чаще тебя прессуют. А сейчас, видимо, ситуация для кого-то стала настолько критической, что тебе даже не дают времени на раздумья! Либо рапорт о переводе, другими словами — «сливай» дело, либо — прощаемся! Извини, Загорский, ты зашел так далеко, что времени на раскачку мы тебе дать уже не можем.

Я откинулся на спинку. Очевидно, я улыбался, так как Ванька, посмотрев на меня, тоже изобразил на своем лице подобие добродушия. Хороший он пацан. Но Обрезанов тоже был хорошим. Неужели это я воспитал его такой сукой? Дичь какая-то…

Ясно одно. Мои ноги на правильном пути. До сих пор я не ошибался, и подтверждением тому является порядком надоевший кадровик. Значит, приняв решение о розыске Ольги, я не ошибаюсь и сейчас. Раз так, то девчонка в опасности. Помимо меня, охотников на Кореневу пруд пруди. Алтынин сказал, что упомянутые в письме документы — это его записная книжка. Врет! Теперь совершенно очевидно, что у Кореневой находится нечто, волнующее обе стороны баррикады. Ищут пожарные, ищет полиция…

Ладно, Алтынин, я передумал. Передышка отменяется. Надеюсь, ты вдоволь надышался ароматом камеры и вновь обрел возможность мыслить. Хотя возможность мыслить тебе не понадобится. Сейчас должно сработать рефлекторное чувство самосохранения. Весь разговор должен занять не более пяти минут.

— Ваня, я сейчас позвоню в дежурную часть, и тебе выдадут Цента. Приведи его сюда.

Ваня мгновенно освободил кабинет от своего присутствия, а я, набрав номер, соединился с Мамалыгиным. Думаю, что работу в административном здании авторынка тот уже закончил. В любом случае Мамалыгин не тот следователь, который будет писать протоколы на морозе, если их можно писать в кабинете. Жаль, что мы находимся в разных зданиях, лучше было бы сходить… Впрочем, разницы теперь уже нет — он поднял трубку.

— Слушай, коллега, — обратился я к нему, — а кто среди этих корейцев главный? Кто авторынком-то распедаливает?.. Я понимаю, что Тен, но Тена сейчас как бы нет… Ага, спасибо!.. Да зачем записывать? Русский человек три буквы всегда запомнит.

Нажав на рычаг, я набрал второй номер.

После пятого гудка раздался пьяный голос:

— Мурзабеков на проводе.

Трезвым этот голос не мог быть в принципе.

— Мурза, это Загорский.

— Понял. Понял. Типа работа есть? Понимаю. Васильевич, ты знаешь, сегодня друзья с Бишкека должны приехать, а у меня…

— Займу я тебе. Приходи. Значит, так…

Я занимал ему уже восемь лет. И никогда не требовал отдачи. Где взять деньги для возврата бывшему уголовнику, а ныне вечно пьяному доверенному лицу?..

Положив трубку, я потер руки. Прежде чем меня сотрут в порошок свои же, я должен найти негодяя, который бил ножом Лешку.

Когда Иван усадил передо мной Алтынина, тот недовольно выдавил:

— Ну, что еще?

Я равнодушно пожал плечами:

— Ничего. Личность твоя установлена, в федеральном розыске не числишься, наркотиков и оружия при тебе не обнаружено. Что я могу тебе вменить? Ничего. Поэтому, хоть ты и урод, придется тебя отпустить.

Ваня забеспокоился, а Алтынин, как заяц, пошевелил ушами.

— Что ты смотришь на меня, как задница на проктолога? — я вынул из канцелярского набора скрепку и бросил ее Алтынину в лоб. — Свободен!

Тот, не веря своему счастью, медленно оторвался от стула и молча направился к двери.

— Что нужно сказать, Алтынин? — строго, как в школе, бросил я вдогонку.

— Спасибо, — машинально ответил он.

Когда он уже взялся за ручку двери, я хлопнул себя по лбу:

— Черт, забыл!.. Игорь Арнольдович, подожди. Я сейчас по телефону с Юнгом разговаривал… Юнг — это кто?

Алтынин молча соображал: как я мог разговаривать с Юнгом по телефону, если на его глазах его и остальных вымели в полицию, задержав с оружием в руках. Судя по его молчанию, он искал не ответ на мой вопрос, а думал о последствиях освобождения Юнга для себя.

— Садись, Алтынин! — гостеприимно махнув рукой на стул, я стал хлопать по своим карманам. — Сейчас как раз на авторынок еду, так что подброшу…

— Я сам доеду, — мгновенно ответил Цент. — И вообще, я не туда сейчас.

— Нет, я тебя довезу, — я добавил в голос нотки настойчивости. — Юнг попросил. Он тебя зачем-то видеть хочет. Ты извини, если можешь, но я передал наш последний разговор Юнгу. Он сказал, что человека за тобой пришлет, но я пообещал, что сам привезу. Чтобы люди шли тебе навстречу, нужно с уважением к ним относиться. Если я могу оказать Юнгу услугу, то почему ее не оказать?

Помертвелый Алтынин смотрел на то, как я равнодушно ковыряюсь спичкой в зубе. Я его понимал. Одно дело выкладывать корейцев, когда тебя намертво упрятали за решетку, и совсем другое — когда тебя после этого неожиданно отпускают. Тут ударами бамбуковой палкой по пяткам не отделаешься.

— Это западло, какого свет не видывал! Ты меня сдал! Я тебе все как на духу, как хорошему знакомому, а ты меня сдал!..

— Хорошими знакомыми мы не были никогда. Но есть вариант отхода. Ты мне отвечаешь на два вопроса, а я увожу тебя на своей машине за город. А там — вали куда хочешь. Больше я за тебя ответственности не несу.