С другой стороны, подобная тавтология (тавтологичность — один из ключевых принципов работы массовых коммуникаций) важна для рядового зрителя как презумпция того, что передаваемая информация организована, что организован мир, а соответственно организовано и социальное существование реципиента (его время, распорядок жизни семьи, устройство квартиры и проч.). Мир — общество — общая жизнь организованы не тобой, а устроены извне и одинаково для всех: только такое понимание человека и общества способно обеспечить «чисто техническое», дистанцированно-зрительское включение в социум. Символика подключенности к общей жизни, обозначаемой событиями, происходящими не здесь и не с тобой, существенней, чем передаваемая информация, важнее твоего собственного поведения.

Характерно, что в обращении к игровому кино, кинофильмам и телесериалам, проявляются те же структуры и стереотипы восприятия — ориентация на привычное, повторяющееся, ожидаемое. Конструкция сериала это прямо подразумевает, больше того — включает в свою поэтику. При всей закрученности сюжетных перипетий ничего и вправду неожиданного, однократного, непоправимого, по крайней мере — с главными героями, случиться не может, это (например, гибель) противоречило бы принципу серийности. Поэтому серийность и трагичность несовместимы (можно сказать и по-другому: трагедия и сериал — формульные квинтэссенции двух принципиально разных типов культуры, двух различных обществ с разными, соответственно, антропологическими моделями, разными типами человека).

Свыше половины опрошенных (57 %, если не считать затруднившихся с ответом на соответствующий диагностический вопрос) стараются искать и смотреть давно известные передачи, но с недоверием относятся к новым. Поэтому так важно, по мнению основной массы опрошенных (65–70 %), чтобы одни и те же передачи шли в одно и то же время. Подобное повторение (позитивная оценка уже виденного и известного, вставленного в привычную рамку) — это для зрителя и сигнал устойчивости, привычности транслируемого по телевидению образа мира, и указание на значимость, важность показанного. Если при передаче сообщение повторяется потому, что оно важно, то при восприятии оно становится важным, поскольку повторяется. Вместе с тем в этом же, как ни парадоксально, заключается для массового зрителя гарантия документальности, фактичности, реальности телевизионного зрелища.

С повторяемостью как ядерной нормативной характеристикой социального поведения и системы ожиданий массового человека связана и другая установка телезрителей в сегодняшней России — ностальгическая[635]. Ожидание повтора как тавтологической конструкции смыслового опознания, удостоверения значимости и реальности происходящего с тобой переносится при этом на прошлое, казалось бы самодостаточное в своей фактичности уже осуществившегося и огражденного этим символическим барьером от коррекции задним числом (только так прошлое и может выступать областью смысловых санкций по отношению к настоящему, может что-то реально значить). Напротив, прошлым для массового сознания современных россиян выступает то, чего нет, что утрачено и невозможно в настоящем, но ожидание чего раз за разом возвращается в виде томления по недоступному («Россия, которую мы потеряли»). Подобное повторение своего «отсутствия» здесь и сейчас (равно как и в недостижимом прошлом) только и дает индивиду ощущение принадлежности к коллективному «мы», единому в потере.

На такое же негативное самоутверждение и самоудостоверение[636] работает еще одна значимая и ведущая характеристика телекоммуникаций в современной России — преобладание в них сенсационно-скандальных сообщений, которые, со своей стороны, ожидаются и ищутся зрителем на различных каналах. Сенсационность здесь не только содержательная характеристика определенного разряда событий (отклоняющихся от нормы, исключительных и т. п.), но и способ смысловой организации масскоммуникативного сообщения, своеобразный модус реальности или ее показа, разыгрывания именно как масскоммуникативной. Таков определенный тип подачи сообщения, препарирования и обработки информационной реальности в расчете на «человека как все», которого своими средствами моделируют и создают, конституируют массмедиа. Для данного антропологического контрагента, как он конституируется, например, телевидением (и не только криминальной хроникой) или прессой типа «Московского комсомольца», «Сплетен» и т. п., сообщаемо, потребляемо и в этом смысле «реально» лишь то, что сенсационно, иными словами — невероятно, скандально, разоблачительно, то есть демонстративно испытывает и нарушает принятые нормы. В пространстве, где общие нормы неопределенны и размыты, где общие авторитетные инстанции и ориентиры отсутствуют (в условиях своеобразной ценностно-нормативной атопии), героем ситуации, задающим единственно действующий код поведения, становится нарушитель. Это человек, который действует так, как нельзя, но ведет себя, словно бы ему можно, «ловец случая», который выламывается из правил, разрушая, больше того, отвергая и специально принижая этим самые основы социальной коммуникации с ее нормами взаимных ориентаций, согласованности ожиданий и проч.

Показательно, что криминальная хроника пользуется у телезрителей такой же популярностью, как эстрадные концерты, конкурсы и викторины, а популярность кинобоевиков и детективов еще выше (и если боевики — преимущественно мужское зрелище, то к кинодетективам, детективным телесериалам не меньший интерес испытывают женщины). Но и в печати сегодняшние читатели ищут преимущественно ту же тематику. Так, по данным блицопроса 1042 жителей Москвы и Подмосковья в июле 1998 г., возможность выбора у которых потенциально больше, чем на периферии, они чаще всего читают в газетах и журналах статьи на криминальные темы (36 %), программу телепередач (29 %), медицинские советы (29 %), материалы о политике (29 %), кроссворды, загадки, викторины (25 %).

И все же базовое представление о мире россияне получают сегодня именно через телевидение. Значимость в этом плане родителей, других людей, школы, не говоря о крайне низкой авторитетности печатных источников, несопоставима с важностью телеканала. Это говорит о весьма специфической социальной и культурной структуре постсоветского общества (аналог подобных устройств Маклюэн называл в свое время «электронной деревней»). Для него характерен сильнейший разрыв между уровнями коммуникативной реальности — повседневно-бытовой, частичной, слабо структурированной, малоавторитетной, с одной стороны, и виртуально-эфирной, централизованной, далекой по своим персонажам, темам, сюжетам и событиям, с другой. А это значит, что у телезрителя нет практически никаких возможностей смыслового контроля над содержанием передач, его проверки, равно как нет прямой связи изображения с реальными повседневными интересами и заботами реципиента, групповыми или индивидуальными[637].

Однако в целом современный российский телезритель подобное определение реальности принял и ему подневольно следует (я имею в виду не чье-то прямое принуждение со стороны, а отсутствие в нынешнем обществе и культуре сколько-нибудь выраженной структурности, а соответственно и возможности осознанного выбора). Характерно, что среди массовых оценок российского телевидения преобладают позитивные. Вместе с тем количественный уровень зрительской неудовлетворенности совсем не так уж низок. По данным октябрьского опроса горожан в 2000 г., 22 % опрошенных недовольны составом, содержанием и разнообразием передач на различных каналах, 38 % чем-то довольны, а чем-то нет (по большей части их не устраивают ограниченные возможности выбора или примитивность содержания, низкое качество передач даже при нынешней сетке передач). Лишь две пятых удовлетворяет всё.

Удовлетворенность работой телевидения складывается из двух источников: удовлетворенности уровнем и разнообразием передач, достаточными для определенных групп, с одной стороны, и возможности сравнения нынешней ситуации с тем, что было при советской власти, с другой.