Речь не только о том, что телесмотрение замещает активную, массовую политическую жизнь пассивным просмотром теленовостей. Телевидение «протезирует» и многие другие несостоявшиеся формы гражданского участия, социальной солидарности (клубы по интересам, ассоциации и союзы разного рода, формы самоорганизации потребительского или досугового поведения, наконец, реальные политические партии), создавая целые сферы чисто визуальной чужой жизни, виртуально-телевизионной реальности, которая завораживает зрителей своей как бы доступностью, иллюзией присутствия[630]. Разыгрывая различные ситуации, инсценизируя те или иные сюжетные коллизии, ТВ воспроизводит весь круг представлений и ценностей, значимых сегодня для сообщества россиян в целом, выступает своего рода «живым календарем» ритуалов социального единства и сопричастности. Тем самым оно в нынешних условиях самим характером апелляции к массе создает целостность, не существующую вне этого систематически повторяющегося акта коммуникации. В этом плане оно нивелирует имеющиеся социальные и культурные, статусные и образовательные различия, создавая из разных индивидов однотипное «зрительское общество», общество, состоящее из зрителей, людей, которые переживают общность с другими себе подобными, именно в том, что все они — зрители.

В ходе ежедневного информационно-развлекательного «массажа» населения телевидение как бы калейдоскопически перетряхивает различные «горячие» темы, без особого углубления затрагивает те или иные чувствительные точки, само прикосновение к которым, упоминание которых является важным средством и механизмом интеграции социума. Составить частотный словарь подобных тем несложно; меня в большей мере будет сейчас интересовать форма их упаковки и подачи (передачи). Речь о жанрово-тематической структуре и драматургической, «сценической» поэтике телевидения (см. табл. 8, в % к числу опрошенных в каждом исследовании, в последнем опросе обследовались только горожане, позиции в списке ранжированы в соответствии с распределением данных 1995 г.[631]).

Таблица 8

Какие из следующих видов телепрограмм вам больше всего нравится смотреть по телевизору?

Если иметь в виду способ организации наиболее популярных телевизионных сообщений и в самом общем виде интерпретировать его социологически, то нетрудно заметить, что конструкция «телевизионной реальности» (можно было бы сказать, конструкция «телевизионности» как формула или квинтэссенция социального взаимодействия) держится на нескольких сквозных смысловых компонентах или осях:

— более или менее синхронные с временем просмотра рассказы о реальных, «сегодняшних» событиях, включая моменты их прямого показа[632] (пределы реальности здесь обозначают, задают символика и значения «отклоняющегося», криминального, с одной стороны, и «абсолютно иного», к примеру природы и животных, с другой);

— вымышленные истории, разыгранные фиктивными героями (актерами, чаще всего известными зрителю по имени, внешности, другим ролям и т. п.), зачастую с достаточно долгим, периодическим продолжением (кинофильмы, телесериалы);

— сценические игры в соревнование и согласие, достижение и победу, полемику и консенсус, включая символические призы победителям (в том числе ироническое, разыгрывающее дистанцирование от них — юмор, комедии);

— акты эмоционального единения с аффективной общностью «всех», представленные символической фигурой «виртуоза переживаний» — певца, музыканта или ансамбля исполнителей.

Телевидение как социально-коммуникативное средство возникает, формируется и работает на массовом и повседневном ощущении дефицита действия, а еще точнее — взаимодействия, и символически, виртуально, причем технически удостоверенно, надежно, «современно» восполняет подобный, вполне реальный дефицит. Культуролог мог бы сказать, что как процесс телевизионное действие строится в формах и по формуле романа либо, чаще, драмы (или по аналогии с ними), а его результат репрезентируется формами и значениями лирики, каковые телевидение как канал и транслирует. Но социологу важнее другое — то, что во всех этих случаях телевизионное сообщение разворачивается как взаимодействие участников, столкновение социальных позиций, обмен точками зрения и т. п., что в основе своей оно драматично, театрально, сценично. В этом плане его собственно телевизионную специфику — там, где оно не передает сообщение, а само его создает, — составляет, вероятно, «эффект зрительского присутствия», причем при всей своей остроте опосредованного техническими средствами. Речь идет об особом ощущении «неподдельности», «документальности» событий и ситуаций, которые никем не предзаданы и не предрешены, не «поставлены», почему и никого не «цитируют», ни к чему не отсылают, а происходят здесь и сейчас[633]. Замечу, что само «реалистическое» понимание коммуникаций, искусства, литературы — феномен в истории культуры весьма поздний. Для социолога эта совокупность характеристик означает общепринятое определение реальности, предельную для данного общества степень коллективного согласия относительно определений ситуации, ее структуры и смысла, высокую конвенциональность (условность, взаимную обусловленность) представлений об общем социальном мире, утвержденную и удостоверенную на уровне или от лица среднего человека, человека «как все», воспринимающего себя и воспринимаемого другими в качестве человека как такового[634]. Поэтому подобная норма и фигурирует как анонимная, на правах «самой реальности».

Характерна в этом смысле ведущая роль «новостей» — они составляют, можно сказать, смысловой стержень телевизионного мира. 74 % опрошенных смотрят их каждый день, причем 88 % этого контингента — не по одному разу. Чаще других и больше всего по объему затраченного времени новостные программы смотрят пенсионеры, люди с начальным или неполным средним образованием (40 % этой социально-демографической подгруппы смотрят новости не менее чем трижды в день). И чем ниже образование респондента, тем чаще он смотрит «новости» в течение дня, тем сильнее он ориентирован на многократное повторение уже известного. Дело не только в том, что у пенсионеров, естественно, больше свободного времени, но в восприятии новостей как зрелища, развлечения, которое не тускнеет от повторения, а, напротив, становится еще существенней, полнозначнее, эмоционально ближе, приятнее. По 2–3 раза в день новости смотрит и большая часть рабочих, что опять-таки заметно чаще, чем у наиболее активных и обладающих большим информационным кругозором в социальном плане групп — специалистов, руководителей или предпринимателей, от которых, казалось бы, и следовало ожидать напряженного слежения за новой информацией.

Подобное повторение (усиление, закрепление, фиксация через повтор) является важнейшим массовым социальным эффектом телевидения. Этот эффект и соответствующая ему, массовая по распространенности зрительская установка явно противоречат расхожему представлению об исключительно утилитарном, инструментальном отношении к информации, которое видит за ожиданием новостей обязательно и прежде всего поиск «нового», «ранее не бывавшего».

Привычка, эффект повторения, расцениваемый массовым зрителем высоко позитивно, выступают особым барьером, опосредующим включение в режим символического существования «всех как один вместе со всеми». Это не «информационный парадокс» (как Ю. М. Лотман трактовал в свое время канон в искуссстве), а сложный механизм или своего рода шифр включения индивида в социальное действие особого типа — предельно общее по характеру, интегрирующее по смыслу и эффекту. Чем более знакомо зрителю показываемое сейчас на экране, тем выше его символический, можно сказать, ритуальный смысл, тем выше значение показа не столько как информации, репрезентации тех или иных значений («реальности»), но в гораздо большей мере — как способа организации зрительского опыта (своего рода рифмы или припева). И, как ни парадоксально это звучит для квалифицированного, изощренного ценителя и знатока культуры, тем эмоциональнее переживание подобного акта и факта повторения в его тождестве себе, в его тавтологичности. Эмоциональнее именно потому, что символичнее: таков, например, аффективный механизм сплачивающего и мобилизующего воздействия парада на участников и зрителей, таково действие маршевой музыки военных оркестров (а во многом и просто массовой песни, особенно когда исполнители — «все»).