— Просто стало интересно, — пожав плечами, ответила я, про себя решив, что разговор с Рейфом — это неплохой способ отвлечься от неприятной мысли — к кому в гости мне сегодня идти.
— Ну, если, действительно, интересно… Вроде, валяется у меня где-то справка о моей психической невменяемости, — совершенно спокойно, сообщил Рейф. — А самая первая такая бумажка у меня появилась ещё в детстве, когда мать отвела меня к детскому психиатру.
— Твоя мать? — у меня как-то в голове не укладывалось, что у такого, как Рейф, могла быть мать.
— Да, моя мать. Меня же не в капусте нашли. А отвела она меня к врачу из-за того, что ей показалось, что я… излишне жесток.
— Ты препарировал лягушек и отрывал насекомым лапки и головы? — предположила я.
— О, нет. Насекомых я никогда не трогал. Так же, как и котят и щенков. Мне нравилось мучить детишек помладше. Мне нравилось пугать их, издеваться над ними… Мне нравились их крики, плач… Мне было забавно смотреть, как они смешно дрыгают своими ножками, когда ты их душишь, обездвижив, при этом, их ручонки.
— Я поняла — ты псих с детства! — подвела я итог.
— Видимо, да, — не стал спорить Рейф. — А меня, после всех этих действий, стали бояться не только мелкие детишки, но и ребята постарше, взрослые… Мать сказала, что это ненормально — получать удовольствие от такого и отвела меня к психиатру, который и поставил мне диагноз — шизофрения. Причём, наследственная.
— Наследственная? — переспросила я, с изумлением. — То есть, твоя мать…
— Не мать. Отец. У него была вялотекущая форма шизофрении. У него бывали… приступы помутнения. И, в один из этих приступов, он покончил с собой. Перерезал себе вены. Матери в тот момент дома не было, но был я. В один момент отец просто молча встал из-за стола, за которым мы с ним сидели, и ушёл в ванную. Он долго оттуда не выходил, и я зашёл проверить. Отец был мёртв. Он лежал в ванной, заполненной водой и его кровью. А мать вернулась домой только часов через шесть. Находиться шесть часов рядом с трупом своего отца… непередаваемые ощущения!
— Сколько лет тебе тогда было? — спросила я, дрогнувшим голосом (всё-таки, не получалось у меня это всё выслушивать спокойно).
— Четыре года, — ответил Рейф, затем, посмотрел на меня и, неожиданно, расхохотался. — Только не говори мне, Милена, что тебе меня жаль! Это же смешно!
— Нет, мне не жаль тебя, — сказала я. — Жалость, вообще, плохое чувство для мира демонов, но… Скорее, мне жаль не тебя, а того четырёхлетнего ребёнка, который был вынужден просидеть вместе с трупом шесть часов. Тот ребёнок вызывает у меня чувство жалости, но ты, такой, какой ты есть сейчас — нет. Хотя, наверное, тот случай и отразился на твоей психике.
— Не знаю — отразился или нет. Мать считала, что — да.
— А где сейчас твоя мать?
— Мертва. Я её убил, — заявил Рейф.
— Почему? За что? — в шоке, уставилась я на него.
— Она мне надоела. К тому же, мне надо было испробовать на ком-то способности к гипнозу, которые я в себе открыл. Поэтому, я внушил ей, что неплохо бы было прогуляться ночью, по пустырю, который облюбовали своры бродячих собак. Они и до этого нападали на людей и в этот раз не заставили себя долго ждать. Я сидел на дереве и смотрел, как собаки рвут мою мать на части. Она орала, отбивалась, пыталась звать на помощь… Но, рядом с тем пустырём никто не жил и её криков никто не услышал. Никто, кроме меня. Было так смешно смотреть на то, как она пытается спастись! — лицо Рейфа исказила безумная улыбка, от которой у меня мороз прошёл по коже.
— И ты устроил своей родной матери такую жуткую смерть только потому, что она тебе… надоела?! — я, конечно, знала, что Рейф ненормален, но чтобы до такой степени…
— Да. Потому, что она мне надоела. Она бесила меня своими нравоучениями, лекциями… Она заставляла меня принимать какие-то психотропные лекарства и ходить на эти дурацкие сеансы психотерапии. Она запирала меня дома и запрещала общаться с другими детьми (по одной простой причине, что знала, чем для детишек закончится знакомство со мной). Мать постоянно твердила, что обижать слабых — плохо. Что я не должен этого делать. В конце концов, всё это вывело меня из себя. Ты с таким осуждением смотришь на меня, Милена! — с усмешкой, сказал он. — А что, интересно, ты ожидала услышать? Душещипательную историю о мальчике, которого обижали в детстве? У которого родители были алкоголиками и постоянно избивали, в результате чего он обозлился на весь мир? Или, например, историю о ребёнке, который был изгоем в школе, и над ним издевались сверстники, и ни одна девка не позволяла ему залезть себе под юбку? Жаль тебя разочаровывать, но это всё не про меня.
— Зря я спросила тебя про всё это, — вздохнула я, отворачиваясь — единственное, о чём я сейчас сожалела, так это о том, что завела этот разговор. — Ты просто ненормальный, Рейф.
— Да, я ненормальный, — легко согласился Рейф. — Я псих и шизофреник. Но, а что насчёт тебя, Милена?
— А что насчёт меня?
— Ты считаешь себя нормальной? — Рейф схватил меня за плечи и резко развернул к себе лицом, смотря мне в глаза. — Ты, правда, думаешь, что психиатр не поставит тебе никакой диагноз, приди ты к нему? Ты забываешься в ощущении боли. Ты бьёшь зеркала, изрезая себе руки в кровь, ненавидя своё отражение. Ты начинаешь получать удовольствие от жёсткого, местами жестокого и кровавого, секса. Ты растворяешься в моём безумии, чтобы окончательно не сойти с ума самой. А если бы у тебя не было своего безумия, ты бы не смогла так легко чувствовать моё. Ты сама, Милена, не более нормальна, чем я.
— Может быть и так, — не стала я отрицать. — Но, я не такая, как ты.
— Не такая?! — в комнате, вновь, раздался смех безумца. — Не будь слепой! Мы оба, с удовольствием, убили бы друг друга, если бы была такая возможность! Хотя, я бы это сделал более… извращённым способом. Мы оба — звери, запертые в одной клетке, которые вынуждены сосуществовать друг с другом!
— Ты сосуществуешь со мной с большей радостью, чем я с тобой, — заметила я, не желая признавать того, о чём говорил гипнотизёр (хотя, где-то глубоко внутри я понимала, что в чём-то этот псих прав — я тоже уже была, отчасти, безумна).
— Потому, что мне нравиться смотреть, как ты мучаешь себя, не желая признавать своей собственной природы, — ответил Рейф. — Мне нравится самому тебя мучить своими действиями, словами… И, разумеется, мне нравится твоя кровь. Поэтому я, вполне, могу смириться с тем, что не могу разорвать тебя на части.
— И как же я ещё не плюнула на свою собственную жизнь и не прикончила тебя? — с деланым изумлением посмотрела я сама в его бирюзовые глаза.
— Потому, что тебе очень хочется жить, — ухмыльнулся Рейф, отпуская меня. — Вот и всё объяснение. Кстати, Милена, а тебе никуда сегодня не надо идти? День-то к концу подходит.
Мне, действительно, уже пора было идти. По человеческому времени, до полуночи оставалось, всего, несколько часов. А если я приду после полуночи, с Аббадона станется сказать, что клятву я не исполнила, ведь, фактически, день прошёл. Так что, откладывать больше уже было нельзя. Да и этот разговор с Рейфом… Я была рада, что он закончился. После этого разговора остался очень неприятный осадок. Надеялась ли я услышать, на самом деле, историю о тяжёлом детстве, с издевательствами и родителями алкоголиками? Да, надеялась. Мне казалось, что это просто невозможно, чтобы Рейф стал таким сам по себе. Возможно, тогда я бы, отчасти, смогла его оправдать. Скажете: «Но, ведь, его оправдывает его болезнь — шизофрения Разве, нет?». Я так не думала. Рейф был слишком умным и, иногда, очень логичным человеком, пусть и маньяком-извращенцем. Он прекрасно отдавал себе отчёт во всех своих действиях. Я, вообще, сомневалась, что он, на самом деле, болен шизофренией. Ведь, этой болезнью и справкой о ней, так здорово прикрываться, совершая преступления. Тем более, если ещё и в роду были шизофреники. Но, даже если это и не так… если Рейф, на самом деле, болен… Я, всё равно, не могла его оправдать. А его слова обо мне? Он сказал, что я такая же, как он. Это бесило и злило. Бесило, большей частью, потому, что я чувствовала, что Рейф прав если и не во всём, то в части. Безумие… оно во мне есть — я знаю. Много или не много — это уже другой вопрос. Но, оно есть и этого не изменить. Что я могла сказать в своё оправдание? Только то, что меня довели до такого состояния. Слабое оправдание, но всё же…
