Однажды там нас застала гроза. То ли мы были маленькими, а гроза страшной, то ли всё-таки грозы были раньше страшнее, чем сейчас. Мы тряслись от страху не напрасно. В эту грозу молнией ударило в д. Ваню Матюнина. Я сидел на каких-то мешках, крестился и причитал:

– Слава тебе, Христе Боже наш! Яко же ты насытил нас, и не лиши меня и небесного твоего царствия!

Митиров Коля закопался в какой-то одежде, и его не было видно и не было слышно!

Ваня Курдин крестился молча!

Яшкин Шурка, был весь в своего отца. Настоящий Чапаевец! Готов всегда умереть стоя!

Он стоял в полный рост, крестился и наяривал: «Рождество твоё, Христе Божий наш…» Курдин Ваня спросил:

– Чего несёшь то! Сейчас, как влепит по крестилке (по руке правой, значит) и нам всем конец!

– А, я всё равно ничего больше не знаю!

Когда услышали крики «Горят!», мы побежали на ул. «Симановка». Молния ударила в хозпостройку около Бульбиных и она загорелась! Ваняга Матюнин лежал уже закопанный в землю – одно лицо выглядывало из земли. Он с матом рассказывал, как молния ударила в «погребицу», под крышей которой он спрятался от дождя:

– Сначала гвоздануло около Бульбиных! Мазанка – загорелась! Я начал орать – «Горят, горят!» Молния как звезданёт в нашу «погребицу» – не кричи «горят!»

Какая-то женщина поливала его закопанное землю тело водой из лейки и сделала замечание:

– Ты, д. Вань, хоть сейчас-то не матерись! Ведь одной ногой стоишь на пороге у Бога!

Он осерчает, и не отпустит тебя обратно!

Против Курдиных жили Блохины. Осенью у них мы часто собирались играть в карты. Это было и интересно, и страшно. Дом Блохиных было боязно обходить кругом даже днём. А вечером в темноте – тем более. Как там можно было жить? Сразу, сзади дома, был крутой и высокий обрыв к реке, куда, если свалишься, обязательно что-нибудь повредишь себе. Чтобы гости часто не утомляли своим присутствием, хозяева (молодые) делали из гнилушек светящиеся рожи и пугали ими в темноте. Когда выяснилось, что это не живые черти, то сами стали дурачиться и пугать взрослых. Это удавалось хорошо.

Соседка по Кевде, Асаева тётя Таня, была практически, как член семьи. Почти каждый день приходила в гости, особенно зимой, когда жила на нижней дороге. У неё дома на стенах была изморозь, натопить избу травой полынью было не просто. У матери тети Тани – бабушки Ани, выбора не было. Её судьба – сидеть в темноте, на печи. Зимой она никуда не ходила. Весной, летом и осенью ухаживала за огородом и «низом» (огород в сторону к речке). Несмотря ни на что (склон – достаточно крутой), все жители обрабатывали «низы». Вскапывали и сажали, как все – вручную, и Асаевы. Копали до вишни, которая служила им забором от гусей. Сажали свёклу и тыкву. Из живности в их хозяйстве были только куры. Между верхней и нижней дорогами у них был погреб, где все и хранилось зимой. После смерти своей матери, тётя Таня перенесла дом на верхнюю дорогу. Жить в перенесённом доме стало лучше. Во-первых дом стал отапливаться «по белому». В доме стало появляться солнышко. Около кровати появился даже скромный коврик с лебедями, стоимостью согласно доходов, но всё равно, жила т. Таня очень бедно. Когда родители наши уезжали в Каменку к дяде Коле, то она домоседничала у нас. Варила кулагу, овсяный кисель, пекла блины. Мы её все любили за простоту и душевность. Когда я учился в Ленинграде, то на зимние каникулы всегда приезжал в Кевду. После вечерней уборки по домашнему хозяйству, я любил забраться на любимую тёплую печку и думал, какой дальновидный был отец, отстаивая необходимость печки в доме, когда строились. Как она верно служит, эта русская печка, согревая теплом! Там лежал мешок с тыквенными семечками, создавая дополнительную благодать. Приходила тётя Таня в гости и заводила разговор о жизни с нашей матерью. Завели разговор о трактористе Коле Ванюшине. Как-то у него сломался трактор. Вышел из строя подшипник каретки. Он загнал свой гусеничный трактор «Натий» на бруствер у кладбищ и стал разбирать каретку. Оказалось, что подшипник на валу поставлен по горячей посадке, и снять его никак не удалось.

Однажды, находясь в гостях у нашего отца, он говорит:

– Два дня, крёстный, бился с подшипником на каретке, и ни в какую.

Позвонил в Чембар в МТС. Там сказали, что без автогена ничего не получится. Ждите техничку, приедем. Через два дня приехали. Приехали к кладбищу, смотрим – всё разобрано. Подшипника нет! Ребятёнки сняли на игрушки. Я готов был сквозь землю провалиться! Какой я, на жуй, тракторист, если не мог снять подшипник! А дети сняли! Как они, б…яди, умудрились! Вот загадка?!

Я спросил с печки у тёти Тани:

– Тётя Таня, а ведь ты тоже в трактористах ходила когда-то?

– Ну, Коля! Какой из бабы тракторист? В войну, тракторист с ул. «Сибирь» меня наскорах научил куды включать скорость, чтоб – пахать, а куды – плуг прицеплять. Вот и вся школа. И ушёл на фронт. Я у него до войны плугочисткой была. Вот и пришлось всю войну гориться на его месте. Встаёшь до света и в поле, где вечером трактор оставлен. Домой ездить не давали. Керосин экономили. Трактор колёсный был с норовом. Крутишь, крутишь – уж вся «фарья» вспотет, а ему хоть бы хны. Хоть бы взбрыкнул. А то возьмёт – осерчат и как жуякнет в обратную сторону. Отлетишь метра на три и об земь, аж память отшибат. Придёшь в себя, поплачешь, поплачешь, соберёшь всю матерщину в кучу и опять крутить, пока не затарахтит. А потом цельный день трясёсси на железном сиденьи, пока норму не спашешь.

А попробуй не спаши – сразу во «вредители» попадёшь. И 10 лет тюрьмы!

– Ну, зимой-то хоть полегче?

– Да и зимой, Коля, не слаще. Зимой был ремонт в Чембаре в МТСе. А какой там ремонт? Если простых гаек не «досыти». Идёшь во двор, откапываешь из-под снега какую–нибудь списанную рухлядь, почти такую же, как ремонтируешь, и откручиваешь с неё запчасти. Вот этими списанными тракторами и жили. В самом помещении, холод, как на улице, только ветра нет. Чтоб позёмка под ворота не наносила сугроб, затыкали соломой. Руки мёрзнут от железа. Хорошо, если у кого-то есть варежки! А у некоторых их и вовси не было! Хорошо, если кладовщик сжалится – нальёт какую-нибудь чаплашку нигрола, зажжёт, чтоб нам руки погреть – и на этом спасибо. Ночевали на колхозной квартире. На воскресенье – пешком домой. Так вот на бабских плечах вся техника и держалась всю войну, пока мужики не возвернулись.

– А твой учитель-то вернулся?

– Нет. Его на второй год убило.

Прошли годы. И кто бы мог подумать, до чего доведут родные места последние «руководители»! Хорошо, что уже ушедшие люди не знают, за что мёрзли женщины в МТС и отдавали жизнь на фронте мужчины!

Оказывается, они страдали за новых хозяев земли Кевденской – за англичан! Так здорово хозяйничают современные руководители под руководством «высокоэффективного» губернатора Бочкарёва! Такое представление губернатору сделала «Пензенская правда»!

Солнце нещадно палило с голубого, прозрачного неба. Рожь, высотой в два моих роста, сплошной стеной подступала к дороге с обеих сторон. Тяжелые спелые колосья, с трудом удерживаемые стеблями, стояли неподвижно. Ни слева, ни справа тени ото ржи не было. Солнце в этом безветренном коридоре так накалило дорогу, что идти босиком было мучительно. Спрятаться было некуда. Единственным спасением были васильки и рожь у края дороги. Пригнешь, постоишь, остудишь ноги и снова вперед. Мать от дома показала конечный путь маршрута по местности, как по карте, куда надо отнести обед отцу. На словах добавила: дойдешь до конца «Симановки», перейдешь плотину и через «Кочки» до дороги. Дальше по этой дороге пойдёшь до оврага. Овраг перейдешь, выходи на «столб». И по нему прямо к «Мельскому». Километр не доходя – молотилка. По шуму услышишь.

Многое, из предписанного матерью, преодолел, но на «столбе» спекся. Решил, что иду куда-то не туда. Сомнение вызвали «Кочки». Это, в моем представлении, должны быть какие-то небольшие, в мой рост, горы, через которые надо перелезать или обходить их. И, когда я шел по «столбу», солнце меня доконало. Я потерял счет времени и расстоянию. Решил, что прошел не те кочки и попал не на тот «столб», прошел мимо «Мельского» и подхожу уже к «Чембару». В отчаянии от горячей дорожной пыли я устроился на васильки и дал волю слезам. Мне шел пятый год. Вдруг подъехала лошадь с повозкой. Это были «дроги». На них бочка. Кучером была женщина. Увидев меня, затормозила лошадь.