Она замолчала и выпустила резкую струю дыма сквозь сжатые губы. Стряхнула пепел дрожащей рукой мимо пакета на полы своего халата.

— Ты с кем-то летела в самолете? — спросил я.

— Слава богу, нет. Переживать не за кого. Сама жива и ладно… Пойдем, погуляем по больнице. Вечерние прогулки хорошо способствуют здоровому сну. А я спать пока не хочу. Мне кажется, что я за два дня выспалась на жизнь вперед. Давай руку, пойдем, может, сон нагуляю.

Рука у нее была ледяная, как кафельный пол палаты. Лена метко стрельнула сигаретой в форточку и поднялась, потянув меня за собой. Странная девушка. Мы вышли в коридор, освещаемый резким светом дневных ламп, отражающимся от белого кафеля на полу и превращая окна в зеркала. По обе стороны узкого коридора тянулись двери палат, были они бледного голубоватого цвета. Некоторые двери были открыты. Когда мы проходили мимо, оттуда потянулся легкий шепот вечных больничных диалогов. Разговаривали о стране, о ценах на транспорт, о рыбной ловле и о грибах, о всевозможных болячках, о глупых телевизионных передачах и об умных телевизионных передачах, о фильмах, о том, что раньше было лучше, а сейчас как-то не очень, о китайцах с их коммунизмом, об Олимпиаде и о стихотворении Есенина — шесть букв по горизонтали.

Лена тянула меня за руку. Шла она быстро, хоть и хромала, двигалась практически бесшумно, а я безбожно громко шаркал тапочками по кафелю, ощущая себя чрезвычайно больным, почти при смерти.

Мы свернули за дверь к лестнице и стали подниматься по широким ступенькам на верхний этаж. Я представления не имел, сколько здесь этажей и куда мы направляемся, о чем не замедлил спросить Лену. Лена даже не обернулась.

— Мы идем на крышу, — сказала она, и голос ее заметался по узкому лестничному пролету, как стая воробьев над оврагом, — я заглянула наверх, пока тебя искала. Чердак у них не запирается совсем! И воздух чистый! Знали, куда падать!

— Что нам делать на крыше?

— Наслаждаться, — ответила Лена, — смысл вечерних прогулок в наслаждении. Только так можно быстро выздороветь и телом и душой.

Лестница закончилась квадратным пролетом, где было тесно от скопления мятых бумажных коробок, пахло сыростью и старостью, а с потолка, собираясь ржавыми ручейками в одной точке, равномерно и гулко капала вода. Среди бумажного хлама Лена отыскала маленькую дверцу, с которой пластами слезала шершавая ржавчина. Дверца со скрипом отворилась, но всего лишь наполовину.

— И мы собираемся туда пролезть? — с сомнением поинтересовался я.

— Придется хорошенько выдохнуть, — усмехнулась Лена. Она собрала пепельные волосы на затылке в тугой хвостик и первой полезла в сомнительную щель, откуда ощутимо тянуло холодным воздухом. Проскользнула она удивительно легко, подобрав полы халата, исчезла в темноте.

— Давай, не бойся, — шепнула она оттуда, из неизвестности, словно призрак звал меня с собой в путешествие по миру мертвых.

И, странное дело, до этого не испытывая каких-то эмоций кроме любопытства, я вдруг ощутил прилив странных, необъяснимых чувств. Мне захотелось кинуться следом за Леной, с головой окунуться в прохладный вечерний воздух, побродить по крыше в поисках чего-нибудь интересного, загадочного, в поисках таинственного приключения и, чем черт не шутит, страшной тайны. Показалось, что свежий ветер из приоткрытой двери сдул пыль с застывших чувств. И эти ощущения были настолько свежими и новыми, настолько необычными, принесенными на крыльях старых воспоминаний, что показалось, будто я вернулся в прошлое, на крыши, с фотоаппаратом, где вел ночную охоту за хорошими кадрами. Туда, где было хорошо.

Уже не раздумывая, я пригнулся — боль в пояснице набросилась, словно взбесившийся пес — ухватился рукой за шершавую от ржавчины дверь и вылез в ночь. Тут же свело ногу, в висках молоточками застучало сердце, но прохладный ветер ласковыми движениями привел меня в чувство. Я сделал несколько шагов по бетонной крыше больницы. В нос проник едкий запах свежего гудрона. Ветер оставил меня в покое и, подвывая, весело загулял между темных труб. Ночное небо мягко светилось в свете огней города. В этом мареве, словно светлячки непонятно как угодившие в сливовый сироп, дрожали крупные яркие звезды. Воздух пропитался звуками жизни, что равномерно протекала внизу.

Голова раскалывалась, но я был рад, что пришел сюда. Лену я обнаружил сидящей на парапете, за жестяным желобом, из которого шел пар. Лена поставила тапочки справа от себя, подобрала халат, обнажив тугие повязки бинтов на бедрах и икрах (кое-где проступили темные пятна) и распустила волосы. Она курила и смотрела на город.

— Присаживайся, — сказала Лена. — Тут хорошо.

— Верно. Я раньше любил гулять по крышам.

— А сейчас разлюбил?

Я пожал плечами. От Лены пахло лекарствами и гарью, будто ее кожа навсегда впитала в себя воспоминание об авиакатастрофе.

— Времени не хватает, — сказал я, — на сон-то иногда выкроить не успеваю, не то, что до крыш добраться.

— Такой весь занятой?

— Вроде того.

— Кем работаешь?

— Фотографом. Сейчас, наверное, уже нет, надоело как-то.

Лена закрыла глаза и глубоко вздохнула носом, расправив плечи и расставив в стороны длинные руки. Недокуренная сигарета выскользнула из тонких пальцев и упала на край парапета, брызнув веером ярких огоньков.

— Какая здесь свежесть! — прошептала она. — Никогда бы не подумала, что тут так хорошо. Я сегодня расспросила медсестру про городок. Он волшебный. Девственная природа! Леса, сопки, грибы, ягоды! Воздух настолько чистый, что мои легкие, которые привыкли к этому вечному городскому дыму, к испарениям канализации, к выхлопным газам, к запахам всяких дешевых закусочных и заваленных свалок, они просто разрываются от неожиданной эйфории. Это как накормить человека, который не ел неделю, горячим жирным супом, картошкой с маслом и добавить пивка. Как я еще не умерла от того, что мои легкие разорвало свежестью? Не пройму. Знаешь, я была бы не прочь провести здесь остаток лет. И умереть бы здесь, а? Хорошая идея, как считаешь?

Я кивнул, немного сбитый с толку ее резкими переходами. Лена открыла глаза, наклонилась и посмотрела через парапет вниз. Свет от фонарей очертил изящные формы ее лица.

— А там ходят люди, — сказала она восхищенно, — такие… плоские. Как в играх. Нереальные. И они не подозревают, что мы тут наверху сидим и смотрим на них. Забавно. А почему тебе надоело фотографировать?

— Не знаю. Каждая работа когда-нибудь надоедает. Решил отдохнуть, может быть.

— Неправдоподобно, — сказала Лена, — как будто сам себя убеждаешь. Так не должно быть.

— Почему это неправдоподобно?

— Ну, фотограф — это никакая не работа, а хобби. Или удовольствие. А удовольствие не может надоесть. Видимо, существует какая-то другая причина.

— Тогда попробуй рассказать о себе. Так, чтобы было правдоподобно.

— Обо мне не очень интересно.

— И все-таки? Кем работаешь?

— Неудачницей со стажем. Второй год работы пошел. Ладно, я шучу. Я потомственная гадалка. Предсказываю будущее, решаю различные проблемы ментального характера. Тем и живу.

— Тоже шутишь?

— Сейчас как раз ни капли.

— Как-то не похожа.

— Образ гадалки — это глупый стереотип. В кино и книгах они совсем не похожи на реальных.

— И после этого ты обвиняешь меня в неправдоподобности?

Она засмеялась звонким, заразным смехом.

— Ну, подумаешь, не похожа я на гадалку. На неудачницу, между прочим, тоже. Но, посмотри, не смогла нормально долететь из Мурманска до Питера. Рухнула вниз, словно атомная бомба. Ба-бах! И разнесла овраг к чертям собачьим! Воробьев всех перепугала. Нормально это?

— Посмотри с другой стороны. Ты осталась жива.

— У меня на ногах живого места нет от порезов и ссадин. Левую стопу я вообще не чувствую, потому что отморозила. Смотри.

Она пересела, вытянув ноги на парапете, сама откинулась назад, упершись руками в бетон. Халат наполовину распахнулся, обнажая маленькие круглые груди с аккуратными сосками. Я торопливо перевел взгляд на ноги, кусая губы от внезапно нахлынувшего волнения.