«Я сослан в себя…» Я сослан в себя я – Михайловское горят мои сосны смыкаются в лице моем мутном как зеркало сморкаются лоси и перголы природа в реке и во мне и где-то еще – извне три красные солнца горят три рощи как стекла дрожат три женщины брезжут в одной как матрешки – одна в другой одна меня любит смеется другая в ней птицей бьется а третья – та в уголок забилась как уголек она меня не простит она еще отомстит мне светит ее лицо как со дна колодца — кольцо 1961 Бьют женщину Бьют женщину. Блестит белок. В машине темень и жара. И бьются ноги в потолок, как белые прожектора! Бьют женщину. Так бьют рабынь. Она в заплаканной красе срывает ручку, как рубильник, выбрасываясь на шоссе! И взвизгивали тормоза. К ней подбегали, тормоша. И волочили, и лупили лицом по лугу и крапиве… Подонок, как он бил подробно, стиляга, Чайльд-Гарольд, битюг! Вонзался в дышащие ребра ботинок узкий, как утюг. О, упоенье оккупанта, изыски деревенщины… У поворота на Купавну бьют женщину. Бьют женщину. Веками бьют, бьют юность, бьет торжественно набата свадебного гуд, бьют женщину. А от жаровен на щеках горящие затрещины? Мещанство, быт – да еще как! — бьют женщину. Но чист ее высокий свет, отважный и божественный. Религий – нет, знамений – нет. Есть Женщина!.. …Она, как озеро, лежала, стояли очи, как вода, и не ему принадлежала, как просека или звезда, и звезды по небу стучали, как дождь о черное стекло, и, скатываясь, остужали ее горячее чело. 1960 Осень в Сигулде Свисаю с вагонной площадки, прощайте, прощай, мое лето, пора мне, на даче стучат топорами, мой дом забивают дощатый, прощайте, леса мои сбросили кроны, пусты они и грустны, как ящик с аккордеона, а музыку – унесли, мы – люди, мы тоже порожни, уходим мы, так уж положено, из стен, матерей и из женщин, и этот порядок извечен, прощай, моя мама, у окон ты станешь прозрачно, как кокон, наверно, умаялась за день, присядем, друзья и враги, бывайте, гуд бай, из меня сейчас со свистом вы выбегаете, и я ухожу из вас, о родина, попрощаемся, буду звезда, ветла, не плачу, не попрошайка, спасибо, жизнь, что была, на стрельбищах в 10 баллов я пробовал выбить 100, спасибо, что ошибался, но трижды спасибо, что в прозрачные мои лопатки вошла гениальность, как в резиновую перчатку красный мужской кулак, «Андрей Вознесенский» – будет, побыть бы не словом, не бульдиком, еще на щеке твоей душной — «Андрюшкой», спасибо, что в рощах осенних ты встретилась, что-то спросила и пса волокла за ошейник, а он упирался, спасибо, я ожил, спасибо за осень, что ты мне меня объяснила, хозяйка будила нас в восемь, а в праздники сипло басила пластинка блатного пошиба, спасибо, но вот ты уходишь, уходишь, как поезд отходит, уходишь… из пор моих полых уходишь, мы врозь друг из друга уходим, чем нам этот дом неугоден? ты рядом и где-то далёко, почти что у Владивостока, я знаю, что мы повторимся в друзьях и подругах, в травинках, нас этот заменит и тот — «природа боится пустот», спасибо за сдутые кроны, на смену придут миллионы, за ваши законы – спасибо, но женщина мчится по склонам, как огненный лист за вагоном… 1961 Монолог битника Лежу, бухой и эпохальный. Постигаю Мичиган. Как в губке, время набухает в моих веснушчатых щеках. В лице, лохматом, как берлога, лежат озябшие зрачки. Перебираю, как брелоки, прохожих, огоньки. Ракетодромами гремя, дождями атомными рея, плевало время на меня, плюю на время! Политика? К чему валандаться? Цивилизация душна. Вхожу, как в воду с аквалангом, в тебя, зеленая душа… Мы – битники. Среди хулы мы – как звереныши, волчата. Скандалы точно кандалы за нами с лязгом волочатся. Когда магнитофоны ржут с опухшим носом скомороха, вы думали – я шут? Я – суд! Я – Страшный суд. Молись, эпоха! 1961 |
