Из книги «40 лирических отступлений из поэмы „Треугольная груша“» Стриптиз В ревю танцовщица раздевается, дуря… Реву?.. Или режут мне глаза прожектора? Шарф срывает, шаль срывает, мишуру, как сдирают с апельсина кожуру. А в глазах тоска такая, как у птиц. Этот танец называется «стриптиз». Страшен танец. В баре лысины и свист, как пиявки, глазки пьяниц налились. Этот рыжий, как обляпанный желтком, пневматическим исходит молотком! Тот, как клоп, — апоплексичен и страшон. Апокалипсисом воет саксофон! Проклинаю твой, Вселенная, масштаб! Марсианское сиянье на мостах, проклинаю, обожая и дивясь. Проливная пляшет женщина под джаз!.. «Вы Америка?» – спрошу как идиот. Она сядет, сигаретку разомнет. «Мальчик, – скажет, – ах, какой у вас акцент! Закажите-ка мартини и абсент». 1961 Лобная баллада Их величеством поразвлечься прет народ от Коломн и Клязьм. «Их любовница – контрразведчица англо-шведско-немецко-греческая…» Казнь! Царь страшон: точно кляча, тощий, почерневший, как антрацит. По лицу проносятся очи, как буксующий мотоцикл. И когда голова с топорика подкатилась к носкам ботфорт, он берет ее над толпою, точно репу с красной ботвой! Пальцы в щеки впились, как клещи, переносицею хрустя, кровь из горла на брюки хлещет. Он целует ее в уста. Только Красная площадь ахнет, тихим стоном оглушена: «А-а-анхен!..» Отвечает ему она: «Мальчик мой, государь великий, не судить мне твоей вины, но зачем твои руки липкие солоны? баба я вот и вся провинность государства мои в устах я дрожу брусничной кровиночкой на державных твоих усах в дни строительства и пожара до малюсенькой ли любви? ты целуешь меня Держава твои губы в моей крови перегаром борщом горохом пахнет щедрый твой поцелуй как ты любишь меня Эпоха обожаю тебя царуй!..» Царь застыл – смурной, малохольный, царь взглянул с такой меланхолией, что присел заграничный гость, будто вбитый по шляпку гвоздь. 1961 Нью-Йоркская птица
На окно ко мне садится в лунных вензелях алюминиевая птица — вместо тела фюзеляж и над ее шеей гайковой как пламени язык над гигантской зажигалкой полыхает женский лик! (В простынь капиталистическую завернувшись, спит мой друг.) кто ты? бред кибернетический? полуробот? полудух? помесь королевы блюза и летающего блюдца? может ты душа Америки уставшей от забав? кто ты юная химера с сигареткою в зубах? но взирают не мигая не отерши крем ночной очи как на Мичигане у одной у нее такие газовые под глазами синячки птица что предсказываешь? птица не солги! что ты знаешь, сообщаешь? что-то странное извне как в сосуде сообщающемся подымается во мне век атомный стонет в спальне… (Я ору. И, матерясь, мой напарник, как ошпаренный, садится на матрас.) 1961 Антимиры Живёт у нас сосед Букашкин, в кальсонах цвета промокашки. Но, как воздушные шары, над ним горят Антимиры! И в них магический, как демон, Вселенной правит, возлежит Антибукашкин, академик, и щупает Лоллобриджид. Но грезятся Антибукашкину виденья цвета промокашки. Да здравствуют Антимиры! Фантасты – посреди муры. Без глупых не было бы умных, оазисов – без Каракумов. Нет женщин — есть антимужчины, в лесах ревут антимашины. Есть соль земли. Есть сор земли. Но сохнет сокол без змеи. Люблю я критиков моих. На шее одного из них, благоуханна и гола, сияет антиголова!.. …Я сплю с окошками открытыми, а где-то свищет звездопад, и небоскребы сталактитами на брюхе глобуса висят. И подо мной вниз головой, вонзившись вилкой в шар земной, беспечный, милый мотылек, живешь ты, мой антимирок! Зачем среди ночной поры встречаются антимиры? Зачем они вдвоем сидят и в телевизоры глядят? Им не понять и пары фраз. Их первый раз – последний раз! Сидят, забывши про бонтон, ведь будут мучиться потом! И уши красные горят, как будто бабочки сидят… …Знакомый лектор мне вчера сказал: «Антимиры? Мура!» Я сплю, ворочаюсь спросонок, наверно, прав научный хмырь. Мой кот, как радиоприемник, зеленым глазом ловит мир. <1962> |
