Торгуют арбузами Москва завалена арбузами. Пахнуло волей без границ. И веет силой необузданной от возбужденных продавщиц. Палатки. Гвалт. Платки девчат. Хохочут. Сдачею стучат. Ножи и вырезок тузы. «Держи, хозяин, не тужи! Кому кавун? Сейчас расколется!» И так же сочны и вкусны милиционерские околыши и мотороллер у стены. И так же весело и свойски, как те арбузы у ворот, земля мотается в авоське меридианов и широт! 1956 Репортаж с открытия ГЭС Мы – противники тусклого. Мы приучены к шири — самовара ли тульского или ТУ-104. Затаенно, по-русски, быстриною блестят широченные русла в миллион киловатт. В этом пристальном крае, отрицатели мглы, мы не ГЭС открываем — открываем миры. И стоят возле клуба, описав полукруг, Магелланы, Колумбы Из Коломн и Калуг, судят веско, не робко, что там твой эрудит… Обалдело Европа в объективы глядит. И сверкают, как слитки, лица крепких ребят белозубой улыбкой в миллиард киловатт. <1958> Из сибирского блокнота Здесь гостям наливают так, что вышибут дух. Здесь уж если рожают, обязательно двух! Если сучья – так бивни, а уж если река, блещут, будто турбины, белых рыбин бока. Как пружина раскрученный, бьет сазан из сачка. Солнце брызжет из тучи, как с тугого соска! Ты куда, попрыгунья с молотком на боку? Ты работала в ГУМе, ты махнула в тайгу. Точно шарик пинг-понга, ты стучишь о мостки, аж гудят перепонки тугоухой тайги! Ты о елочки колешься. Там, где лес колдовал, забиваешь ты колышки: «Домна». «Цех». «Котлован». Как в шекспировских актах — «Лес». «Развалины». «Ров». Героини в палатках. Перекройка миров. 1958 Ода сплетникам
Я славлю скважины замочные. Клевещущему — исполать. Все репутации подмочены. Трещи, трехспальная кровать! У, сплетники! У, их рассказы! Люблю их царственные рты, их уши, точно унитазы, непогрешимы и чисты. И версии урчат отчаянно в лабораториях ушей, что кот на даче у Ошанина сожрал соседских голубей, что гражданина А в редиске накрыли с балериной Б… Я жил тогда в Новосибирске в блистанье сплетен о тебе. Как пулеметы, телефоны меня косили наповал. И точно тенор – анемоны, я анонимки получал. Междугородные звонили. Их голос, пахнущий ванилью, шептал, что ты опять дуришь, что твой поклонник толст и рыж. Что таешь, таешь льдышкой тонкой в пожатье пышущих ручищ… Я возвращался. На Волхонке лежали черные ручьи. И всё оказывалось шуткой, насквозь придуманной виной, и ты запахивала шубку и пахла снегом и весной. Так ложь становится гарантией твоей любви, твоей тоски… Орите, милые, горланьте!.. Да здравствуют клеветники! Смакуйте! Дергайтесь от тика! Но почему так страшно тихо? Тебя не судят, не винят, и телефоны не звонят… 1958 Тбилисские базары носы на солнце лупятся, как живопись на фресках Долой Рафаэля! Да здравствует Рубенс! Фонтаны форели, цветастая грубость! Здесь праздники в будни, арбы и арбузы. Торговки – как бубны, в браслетах и бусах. Индиго индеек. Вино и хурма. Ты нынче без денег? Пей задарма! Да здравствуют бабы, торговки салатом, под стать баобабам в четыре обхвата! Базары – пожары. Здесь огненно, молодо пылают загаром не руки, а золото. В них отблески масел и вин золотых. Да здравствует мастер, что выпишет их! 1958 Горный родничок Стучат каблучонки как будто копытца девчонка к колонке сбегает напиться и талия блещет увертливей змейки и юбочка плещет как брызги из лейки хохочет девчонка и голову мочит журчащая челка с водою лопочет две чудных речонки к кому кто приник? и кто тут девчонка? и кто тут родник? 1955 |
