В горах Здесь пишется, как дышится, — Взволнованно, распахнуто, Как небосводам пышется И как звенится пахотам. Здесь кручи кружат головы, И жмурятся с обочины, Как боги полуголые, Дорожные рабочие! И девушки с черешнями И вишнями в охапке — Как греческие, грешные Богини и вакханки. Носы на солнце лупятся, Как живопись на фресках. Здесь пишется – как любится, Взволнованно и дерзко! <1958> Туля Кругом тута и туя. А что такое – Туля? То ли турчанка — тонкая талия? То ли речонка — горная, талая? То ли свистулька? То ли козуля? Туля! Я ехал по Грузии, грушевой, вешней, среди водопадов и белых черешней. Чинары, чонгури, цветущие персики о маленькой Туле свистали мне песенки. Мы с ней не встречались. И всё, что успели, столкнулись – расстались на Руставели… Но свищут пичуги в московском июле: «Туит — ту-ту — туля! Туля! Туля!» 1958 Первый лед Мерзнет девочка в автомате, прячет в зябкое пальтецо, всё в слезах и губной помаде перемазанное лицо. Дышит в худенькие ладошки. Пальцы – льдышки. В ушах – сережки. Ей обратно одной, одной вдоль по улочке ледяной. Первый лед. Это в первый раз. Первый лед телефонных фраз. Мерзлый след на щеках блестит — первый лед от людских обид. Поскользнешься, ведь в первый раз. Бьет по радио поздний час. Эх, раз, еще раз, еще много, много раз. 1956 «Лежат велосипеды…» Лежат велосипеды в лесу, в росе. В березовых просветах блестит шоссе. Попадали, припали крылом к крылу, педалями – в педали, рулем – к рулю. Да разве их разбудишь — ну хоть убей! — оцепенелых чудищ в витках цепей. Большие, изумленные, глядят с земли. Над ними – мгла зеленая, смола, шмели. В шумящем изобилии ромашек, мят лежат. О них забыли. И спят, и спят. 1957 Тайгой Твои зубы смелы в них усмешка ножа и гудят как шмели золотые глаза! мы бредем от избушки нам трава до ушей ты пророчишь мне взбучку от родных и друзей ты отнюдь не монахиня хоть в округе – скиты бродят пчелы мохнатые нагибая цветы я не знаю – тайги я не знаю – семьи знаю только зрачки знаю – зубы твои на ромашках роса как в буддийских пиалах как она хороша в длинных мочках фиалок в каждой капельке-мочке отражаясь мигая ты дрожишь как Дюймовочка только кверху ногами ты – живая вода на губах на листке ты себя раздала всю до капли – тайге. 1958 Крылья Дрыхнут боги в облаках — Лежебоки в гамаках! Что нам боги? Что нам птицы, Птичьи всякие традиции?! Крылья?!.. Непонятно даже: Что в них видели века? Их всё ближе к фюзеляжу Прижимают облака. Нашим чудо-аппаратам Чужды пережитки крыльев, Люди новое открыли, Людям стало мало крыльев, Людям Дерзким и крылатым. <1958> Земля Мы любим босыми Ступать по земле, По мягкой, дымящейся, милой земле. А где? В Абиссинии? Или в Мессине? В Гаване? В пустыне? В рязанском селе? Мы – люди. Мы любим ступать по земле. В нас токи земли, как озноб, пробегают. Но, как изолятор, нас с ней разделяют Асфальты, булыжники, автомобили… Мы запах земли в городах позабыли. И вдруг улыбнемся – сквозь город, сквозь гнейсы Зеленое деревце брызнет, как гейзер!.. Мне снится земля без оков, без окопов, Без копоти взрывов, в мечтах телескопов, В липах, в эвкалиптах, в радугах павлиньих, В сумасшедших лифтах, В ливнях алюминиевых! Мир морей и женщин, поездов навстречу — Фырчущий, фруктовый, чудо-человечий!.. Где-нибудь на Марсе выйдет гость с Земли. Выйдет, улыбнется, вынет горсть земли — Горсточку горячей, Милой, чуть горчащей, Мчащейся вдали Матери-Земли! <1958> |
