— Как вы можете так говорить? — Она шокирована, рассержена и уже готова встать и уйти. — Ему было всего сорок четыре. Мог бы еще жить да жить!

— Кто знает? Через год он мог бы заболеть какой-нибудь мучительной болезнью.

— Но мог и не заболеть.

— Согласен, — уступает Ральф.

— Он мог бы прожить долгую и счастливую жизнь, создать множество блестящих радиоочерков, у него родились бы внуки, он мог бы объездить весь мир… да мало ли что еще!

— Но сейчас он об этом не знает. И у него не было времени об этом подумать перед смертью. Он умер с надеждой. Вот почему я говорю, что это была легкая смерть.

Официантка приносит еду, и они замолкают. У Хелен есть время успокоиться.

— Значит, вы считаете, что умереть — значит просто перестать существовать? — говорит Хелен, когда официантка уходит.

— Не совсем так. Атомы моего тела не разрушаются.

— Но ваша душа, ваше «я»?..

— Насколько я понимаю, все это — лишь обозначения определенных функций головного мозга. Как только мозг перестает работать, все исчезает.

— И вы не чувствуете безысходности от этой мысли?

— Нет, — говорит он весело, накручивая на вилку тонкие ленточки тальятелли. Почему я должен чувствовать безысходность? — Он запихивает в рот дымящуюся пасту и с аппетитом пережевывает.

— Получается, бессмысленно годами приобретать знания, накапливать опыт, стараться быть хорошим, стремиться к тому, чтобы из тебя хоть что-нибудь вышло, если потом, после смерти, ничего не останется? Все равно, что строить прекрасный замок из песка в полосе прилива.

— Это — единственное место на пляже, где можно построить замок, — говорит Ральф. — Я, например, надеюсь оставить свой след в истории когнитивной науки. Да и вы, наверное, надеетесь оставить след в литературе. Это и есть жизнь после смерти. Единственно возможная.

— Да, но число авторов, которых будут читать после их смерти, ничтожно мало. Большинство из нас обращается в прах как в буквальном, так и в переносном смысле. — Хелен отодвигает несколько листочков салата с коричневатыми стеблями на одну сторону тарелки и разрезает остальные.

— А что такое когнитивная наука?

— Систематическое изучение мозга, — отвечает Ральф. — Последний рубеж современной науки.

— Неужели?

— Физики уже изучили космос вдоль и поперек. Создание универсальной теории — вопрос времени. Открытие ДНК раз и навсегда изменило биологию. А сознание — самое большое белое пятно на карте человеческого знания. Вы знаете, что мы живем в Десятилетие Мозга?

— Нет. А кто это сказал?

— Кажется, президент Буш, — говорит Ральф. — Выступая перед учеными. Мозгом сейчас интересуются все: физики, эволюционные психологи, биологи, зоологи, невропатологи, математики…

— А вы кто по специальности?

— Я начинал как философ. Читал этику в Кембридже, защитил докторскую по философии разума. Потом проходил стажировку в Америке и увлекся компьютерами и ИИ.

— ИИ?

— Искусственным интеллектом. Раньше эта проблема интересовала только философов. Но сейчас будоражит умы.

— А в чем она состоит?

Ральф хмыкнул.

— А вы не находите ничего удивительного или странного в том, что вы наделены сознанием?

— Да, в общем-то, нет. Иногда меня удивляет содержание моего сознания. Эмоции, воспоминания, чувства. С ними проблем хватает. Вы это имеете в виду?

— В научной литературе это называется qualia.

— Qualia?

— Особое качество нашего субъективного знания о мире — как запах кофе или вкус ананаса. Эти ощущения безошибочны, но их очень трудно описать. Никто еще не сумел объяснить наши ощущения, и никто пока не доказал их существования. — Заметив, что Хелен хочет что-то возразить, он добавляет: — Конечно, они кажутся реальными, но, возможно, это просто объективация каких-то более глубинных механизмов.

— «Проволочки в мозгу»? — спрашивает она, интонационно заключая эту фразу в кавычки.

Ральф довольно улыбается:

— Вы смотрели мой сериал?

— Краем глаза.

— Я не совсем согласен с неврологами. Мозг — действительно машина, но машина виртуальная. Система систем.

— А может, это вообще никакая не система?

— Нет уж, вся вселенная — это система. Любой ученый должен с этого начинать.

— Поэтому я и не захотела изучать естественные науки в школе.

— Вы отказались от науки, потому что вас кормили в час по чайной ложке, преподнося ее в виде дистиллированной скуки. Грубо говоря, проблема сознания — старинная проблема духа и тела, завещанная нам Декартом. Мои студенты называют наш институт «Мастерской тела и духа». Мы знаем, что мозг состоит не из нематериального призрачного вещества. Это — не «дух в машине». Но из чего же он состоит? Как объяснить феномен сознания? Неужели это просто электрохимическая деятельность мозга? Нейроны «выстреливают», а медиаторы «скачут» по синапсам? В определенном смысле так оно и есть, мы больше ничего пока увидеть не можем. В наши дни можно провести сканирование нервных импульсов или измерить электромагнитное поле, которое покажет, как разные части нашего мозга «зажигаются», словно лампочки в пинболе, реагируя на наши эмоции. Но каким образом эта деятельность преобразуется в мышление? Я сомневаюсь, что «преобразуется» — подходящее слово. Существует ли довербальная, «ментальная» форма сознания, которая в определенный момент и с определенной целью возникает в некоторых частях головного мозга, отвечающих за речь? Эти-то вопросы меня и интересуют.

— А что, если на них нет ответа?

— В нашей среде есть люди, которые думают точно так же. Мы зовем их «мистерианцами».

— «Мистерианцы». Красивое слово. Наверное, я тоже — мистерианка.

— Они считают сознание непостижимым, самоочевидным фактом жизни, который невозможно объяснить как-нибудь иначе.

— А я думала, речь идет о «негативной способности» Китса, — разочарованно говорит Хелен.

— А что это такое?

— «Я имею в виду Негативную Способность — а именно то состояние, когда человек предается сомнениям, неуверенности, догадкам, не гоняясь нудным образом за фактами и не придерживаясь трезвой рассудительности».[1]

— Нет, эти ребята не поэты, а философы и ученые. Но зря они отказываются от поисков объяснения.

— И каково же ваше?

— Мне кажется, наш мозг похож на компьютер — вы ведь пользуетесь компьютером?

— У меня есть лэптоп, но я пользуюсь им как печатной машинкой с расширенными возможностями. Понятия не имею, как она функционирует.

— Хорошо, ваш пи-си — это линейный компьютер. Он выполняет ряд последовательных задач за поразительно короткое время. А наш мозг больше похож на параллельный компьютер, в котором несколько программ включаются одновременно. То, что мы называем «вниманием», — определенное взаимодействие различных частей одной системы. Подсистемы и возможные связи и комбинации между ними настолько разнообразны и сложны, что мы не в силах воссоздать весь процесс в целом, по крайней мере на данной стадии развития науки. Но мы «близки к цели», как говаривали в Британской железнодорожной компании.

— Вы что, пытаетесь создать компьютер, который сможет мыслить, как человек?

— Это и есть наша основная цель.

— И он сможет чувствовать? У него будет похмелье, он сможет влюбиться и страдать в разлуке?

— Похмелье — разновидность боли, а боль — твердый орешек для науки, — весело говорит Ральф. — Но я не вижу особой трудности в программировании робота, который мог бы вступать в симбиоз с другим роботом и демонстрировать симптомы душевного страдания, если другой робот выйдет из строя.

— Вы шутите?

— Отнюдь нет.

— Но это же абсурд! — восклицает Хелен. — Как робот может что-нибудь чувствовать? Это же просто куски металла, проводов и пластмассы.

— Пока да, но в будущем мы научимся вживлять электронные элементы в органическую материю. В Штатах уже изобрели синтетическую электромеханическую мышечную ткань для роботов. Можно также создать компьютеры не на силиконовой, а на углеродной основе, подобные биологическим организмам.