Я думала о том, как приятно вот так бродить, — не хватало только близкого человека, с которым можно поделиться впечатлениями. И пока я стояла, неподвижно уставившись в витрину магазина здоровой пищи и чувствуя холодный приступ вновь зарождающейся депрессии, словно ответ на мою мольбу, из двери, под звон античного колокольчика, вышла Кэрри. Она была в ярко-красном полупальто и вязаной мохеровой шапочке, ее длинные светлые волосы распущены, щеки розовели, а серповидные губы растянулись в прелестной открытой улыбке, как только она меня узнала. Она пригласила меня к себе на чашку чая, и я почти тотчас же согласилась, немного помедлив для приличия.

Машина Кэрри стояла на широкой Лэнсдаункрезнт, состоящей из террасных особняков.

— Один из этих домов купил Николас Бек, — сказала Кэрри. — И сам его переоборудовал. Получилось изящно, но не слишком современно. Чересчур много лестниц и гаражей, и ни одного садика.

Я сказала, что таких домов много в курортных городах, где их обычно сдают жильцам.

— Совершенно верно, — сказала она. — Наш сад небольшой, но нам нравится. К тому же у нас коттедж за городом, примерно в получасе езды, около Стоу, мы часто ездим туда по выходным. Вам обязательно нужно там побывать.

Мессенджеры живут в Питтсвилле — районе, названном в честь Джозефа Питта, который основал его в 1820-х годах.

— Для американского уха это все равно, что «Питтсвилл»[2], — сказала Кэрри. — Представьте себе, как смеются мои американские друзья, когда узнают, где я живу.

Когда они приезжают к ней в гости, то, наверное, перестают смеяться. Питтсвилл — прекрасный зеленый городок с милыми домиками и элегантными террасами, в лесопарке, где устроен огромный неклассический курорт. Здесь, вероятно, до сих пор можно брать воду в павильоне для питья минеральных вод (в отличие от того места, где сейчас находится банк «Ллойдс»). Дом Мессенджеров — шикарная вилла с двумя фронтонами и парой массивных коринфских колонн в стиле греческого возрождения. Своим отштукатуренным, ослепительно белым фасадом напоминает старомодный свадебный торт, но в нем нет ничего вульгарного или неприятного — пропорции великолепны. В гостиной Кэрри налила в китайские чашечки «Эрл Грей» из чайника времен королевы Анны и предложила мне печенье и домашнее клубничное варенье. Она принадлежит к числу тех американок, которые лучше, чем мы, знают, как должна протекать жизнь англичан. К тому же у нее есть финансовая возможность реализовать свой идеал. Дом прекрасно оформлен и обставлен в соответствующем стиле, вплоть до латунных крючков в гардеробе на первом этаже и викторианской лошадки-качалки в большой комнате. Кэрри сказала, что всю эту редкую мебель ей помог приобрести Николас Бек. Он обожает пригородные аукционы и антикварные магазины. Многочисленные картины на стенах, в основном американские примитивисты и французские импрессионисты второго ряда, без сомнения, собраны самой Кэрри. Она написала выпускную работу по истории изобразительного искусства, а ее диссертация была посвящена Берт Морисо, по ее словам, «еще до того, как ее открыли заново». Небольшая работа Морисо — читающая девочка — самая ценная картина в ее коллекции и «наверняка стоит теперь уйму денег».

Когда мы вошли в большую комнату, там сидела младшая дочка Мессенджеров Хоуп и смотрела диснеевские мультфильмы по телевизору: симпатичная, веснушчатая девчонка лет восьми в ярких гетрах. Когда нас познакомили, она сказала «Привет» и улыбнулась, обнажив скобку для выпрямления зубов. Старшая дочь, семнадцатилетняя Эмили, похожа на мать — высокая, красивая блондинка калифорнийского типа. Она пришла домой, когда мы пили чай, и показала нам только что купленные туфли. Мне показалось, что такие высокие каблуки и платформа совсем не подходят для ее роста, но вслух, конечно, ничего не сказала. Кэрри никак не прореагировала, когда узнала, что туфли стоили 89 фунтов. Мать и дочь уже успели обратить внимание на мои сумки и попросили меня развернуть свои скромные свертки. Потом мы банально, но мило поболтали о тряпках и моде. Таких разговоров у меня не было с тех пор, как уехала Люси. Эмили вышла из комнаты, и Кэрри сообщила, что она — дочь от ее первого мужа, с которым она развелась. У Эмили заметный американский акцент, но остальные дети говорят на чистом английском.

Когда стемнело, Кэрри задернула тяжелые велюровые шторы и нажала на кнопку электрического камина — уступка прогрессу. Как бы извиняясь, Кэрри сообщила, что в Подковах у них есть «настоящий огонь». Насколько я понимаю, «Подковами» они называют свой загородный дом. Потом вошел Ральф с двумя сыновьями — Марком (пятнадцать лет) и Саймоном (двенадцать), которых он называл Поло и Соком. Поло — сокращение от Марко Поло, а Сок — от Сократ. Саймона называют Сократом из-за его привычки постоянно задавать вопросы. Хоуп зовут «Киской» за ее гибкую фигурку, а Эмили до сих пор называют «Флиппером» за любовь к дельфинам в детстве. Все эти прозвища (равно как и клички компьютеров), конечно же, выдумал Ральф. Так он заявляет свои права на собственность… Время от времени он называет Кэрри «Блонди». Может быть, она и дети зовут его Мессенджером в отместку за эти клички.

Саймон и Марк сразу побежали на кухню искать еду, на ходу разматывая длинные полосатые шарфы. Они втроем ездили в Бат смотреть матч по регби.

— Мужское единение, — сказал Ральф с ухмылкой. — Кэрри считает, что это очень важно.

Ральф был в хорошем настроении и, казалось, обрадовался, увидев меня в своем доме.

— Да тебе же самому нравится туда ходить. — И Кэрри похлопала его по плечу.

— Ну да, я играл в молодости, — признался он, и я тотчас представила его на поле, с его бычьей головой и широкими плечами — валяется в грязи в самой гуще потасовки. Очень телесный человек: не успев войти, поцеловал Кэрри, обнял Эмили и посадил Хоуп к себе на колени — и все они воспринимали его прикосновения с какой-то неосознанной радостью. Не смогла удержаться от того, чтобы не сравнить скрытый язык жестов моей и его семьи. Когда наши дети выросли, мы с Мартином редко их обнимали: то ли они смущались, то ли мы стали сдержаннее. Мы с мужем и сами не так уж часто обнимались, лишь когда занимались любовью. Почему-то вдруг подумала об этом. Пожалела обо всех этих неоказанных знаках внимания, утраченных навсегда. Я позавидовала семье Мессенджеров — этому легкому физическому контакту, тому, как они трутся друг о друга. Потом вдруг вспомнила, как Ральф Мессенджер вел себя с Марианной Ричмонд… за все нужно платить. По крайней мере, мне никогда не приходилось сомневаться в верности Мартина.

Ральф предложил выпить, и я попросила немного ликера, сказав, что мне скоро идти. Я никуда не спешила — просто не хотелось их стеснять. Словно прочитав мои мысли, Кэрри сказала:

— Мы сегодня ужинаем в гостях, а не то я бы предложила вам остаться.

— Разве сегодня, Блонди? — нахмурился Ральф.

— Ну, конечно, у ВК.

— Ах да, я и забыл, — пробурчал он.

— Приезжайте завтра в Подковы на ланч, — продолжала Кэрри, — или в следующее воскресенье.

Мне очень хотелось принять предложение на завтра, но какие-то дурацкие, непонятные принципы заставили перенести это удовольствие на следующую неделю. Все-таки они очень милые и гостеприимные. Может, если ты такой богатый и все у тебя складывается удачно, легко быть доброжелательным? А может (более циничная мысль), это просто один из способов обратить зависть других людей в благодарность?

Когда я собралась уходить, Ральф спросил, где я оставила машину, и вызвался отвезти меня к стоянке. Кэрри поддержала его, и я вежливо согласилась. В машине (большом «мерседесе») я поблагодарила его за присланную статью. Он спросил, что я думаю, и я ответила, что статья слишком далека от реальности. Все эти диаграммы и научный жаргон не имеют ничего общего с истинным ощущением скорби.

— Это всего лишь схема, — сказал он.

— Но если вы хотите сделать робота, которому действительно доступно чувство скорби…