— М-да… — Хелен хотела что-то возразить, но промолчала. Она переходит к другой части росписи. — А здесь что изображено? — Она показывает на мужчину, сидящего у стола, на котором стоят две корзинки для входящих и исходящих бумаг и стопка книг. Комната пустая, и в ней нет окон. Корзинки переполнены бумагами с какими-то непонятными надписями, и точно такие же листы падают на пол из щели в двери.

— «Китайская комната» Сиэрла, очень известный эксперимент. Суть в том, что парень получает вопросы на китайском, не зная этого языка. У него есть что-то вроде словаря-справочника с логическими шифрами, с помощью которых он может ответить на эти вопросы. Он сидит целый день, давая правильные ответы, но не понимая при этом ни единого слова. Осознает ли он то, чем занимается?

— Думаю, осознает, что занимается ужасно скучной работой.

— Интересная точка зрения. Но Сиэрл полагает, что человек не понимает информацию, которую он обрабатывает, и действует, как компьютерная программа. Точно так же и компьютерная программа не может осознавать информацию, которую обрабатывает. Следовательно, искусственный разум невозможен.

— Подозреваю, что вы с этим не согласны.

— Конечно, нет. Потому что даже на уровне эксперимента невозможно представить себе компьютерную программу, которая работала бы, как искусственный интеллект. И если бы даже это было возможно, все равно пришлось бы наделить ее некоторым сознанием.

— А это — те самые китайцы, которые задают вопросы и получают ответы? — спрашивает Хелен, показывая на толпу азиатов в маоистских френчах. Они стоят плечом к плечу, а к их ушам прикреплены предметы, похожие на мобильные телефоны.

— Нет, это уже другой эксперимент, при котором все население Китая нужно снабдить специальными двусторонними радиопередатчиками, которые должны осуществлять связь между клетками головного мозга.

— А почему взяли именно Китай?

— Наверное, потому, что там самое многочисленное население, говорящее на одном языке, — около миллиарда человек.

— Но у китайцев нет общего разговорного языка, — возражает Хелен.

Ральф смеется:

— Действительно? Наверное, парень, придумавший эксперимент, об этом не знал. В мозгу человека около ста миллиардов нейронов, а возможных связей между нейронами больше, чем атомов во вселенной, так что эксперимент все равно далек от реальности.

— И что же в результате получилось?

Ральф пожимает плечами.

— Забыл. Кажется, еще один аргумент против функционализма. Как и большинство экспериментов с мышлением. Вот интересный пример.

На картине изображена комната без окон, похожая на камеру и забитая мебелью и техникой — стол, ящики, полки, компьютеры и телевизор. Все нарисовано в черно-белых и серых тонах, включая сидящую на столе молодую женщину. На женщине черные перчатки и туфли, непрозрачные черные колготки и белый лабораторный халат. Изображение на экране телевизора монохромное. Комната находится под землей, а на ее поверхности живыми, сочными красками изображен милый сельский пейзаж.

— Это колористка Мэри, персонаж Фрэнка Джексона. Эта девушка выросла в абсолютно монохромной среде. Она знает о цвете почти все (например, длину световых волн, вызывающих на сетчатке глаза те или иные цветовые ощущения), но никогда не видела настоящих цветов. Обратите внимание, что в комнате нет зеркал, и поэтому она не может увидеть цвет собственного лица, волос или глаз, а все остальные части ее тела полностью закрыты одеждой. В один прекрасный день ей разрешат выйти на улицу, и первым делом она увидит, допустим, красную розу. Как вы считаете, это будет для нее совершенно новым ощущением?

— Естественно.

— То же самое говорит Джексон. Это еще одно доказательство того, что qualia невозможно ни описать, ни объяснить.

— Мне нравится этот эксперимент.

— Да, он лучше большинства других. Но он тоже страдает избытком всевозможных допущений. Если бы эта Мэри знала абсолютно все о цвете (то есть намного больше того, что мы знаем о нем сейчас), то она смогла бы симулировать ощущение красного цвета, принимая, например, какие-нибудь наркотики.

— А это кто такие? — спрашивает Хелен, указывая на группу фигур, сидящих, стоящих и идущих в разных направлениях. — С ними что-то не так, хотя и непонятно, что именно.

— Молодец, правильно подметили. И Каринти молодец. Это — зомби.

— Зомби?

— Да, мы много работаем с зомби. Зомби для философов, занимающихся проблемой мозга, — то же самое, что крысы для психологов или морские свинки для медиков. Не удивлюсь, если узнаю, что где-то существует движение по защите прав зомби.

— Но их же не бывает!

— Для писателя вы мыслите слишком буквально, — говорит Ральф.

— Я — реалистка.

— Для философа не так уж важно, существуют ли зомби на самом деле. Их существование интересует нас как логическая вероятность — мы говорим о существах, неотличимых от обычных людей, но не имеющих сознания в человеческом понимании этого слова. Вон те длинноволосые ребята, например, — молодой философ Дэвид Чалмерс и его двойник-зомби. Как видите, их невозможно отличить друг от друга.

— Кстати, о защите прав зомби и животных. Что случилось с этой кошкой? — спрашивает Хелен. Она останавливается перед дверью профессора Д. С. Дугласса, на которой горизонтально расположена серия рисунков: человек, похожий на фокусника, помещает в деревянный ящик безжизненную кошку, а затем кладет туда же какой-то научный аппарат и закрывает крышку. В последнем кадре профессора уже нет, а в поле зрения остается только ящик.

— Это кошка Шрёдингера — известная головоломка из области квантовой физики. В коробке — инструмент для измерения спина электрона, к которому присоединен шприц со смертельной инъекцией…. Предполагается, что аппарат убьет кошку, если вектор электрона будет направлен вверх. Но, согласно квантовой механике, пока ящик закрыт, спин не может быть направлен ни вверх, ни вниз. Следовательно, кошка не жива и не мертва и будет находиться в этом состоянии до тех пор, пока кто-нибудь не откроет ящик.

— А фокусник — сам Шрёдингер?

— Нет — это Роджер Пенроуз, математик.

— Не родственник профессору Робин Пенроуз?

— А это кто такой?

— Такая. Собирается читать лекцию на факультете английского в этом семестре. Мне прислали приглашение.

— Не думаю, что между ними какая-то связь. Наш Пенроуз считает, что квантовая физика дает ответ на вопрос о сознании. Сознании как коллапсе волновой функции. Кванты коллапсируют микротубулами.

— Вы совсем меня запутали, — говорит Хелен.

— Ну, это сложно объяснить, — продолжает Ральф. — Говорят, всякий, кто считает, будто понимает квантовую механику, либо врет, либо сошел с ума.

В этот момент дверь открывается, и на пороге появляется невысокий мужчина в толстых очках, с грудой бумаг в руках. Увидев их, приостанавливается. Седеющие волосы выдают его возраст, хотя лицо у него моложавое.

— А вот и Даггерс! — восклицает Ральф. — Он вам все об этом расскажет.

— О чем это? — спрашивает мужчина.

— О квантовой механике. Это — Хелен Рид, писательница, в этом семестре преподает на факультете английского.

Затем он оборачивается к Хелен:

— Это — мой коллега Дуглас С. Дугласс, но мы его называем Даггерсом.

— Терпеть не могу эту кличку, — недовольно перебивает Даггерс.

— Очень приятно, профессор Дугласс, — говорит Хелен, протягивая ему руку. Каменное выражение его лица немного смягчается:

— Вы ко мне, Мессенджер?

— Нет, я просто показывал Хелен нашу панораму. Мы как раз остановились около кошки Шрёдингера, когда вы совершили свой квантовый скачок из кабинета.

— Это очень интересно, — говорит Хелен, повернув к росписи голову.

— Будь на то моя воля, я все бы это стер, — говорит Дугласс.

— Но почему?

— Слишком поверхностно. К тому же озадачивает посетителей.

— Да, Хелен весьма озадачена квантовой теорией, Даггерс. Не могли бы вы объяснить нам ее суть?