Его реакция застала Софию врасплох. Поначалу угроза быть запертой в детской комнате, когда она уже достигла того возраста, в котором полагается выходить в свет, лишила ее дара речи. Ведь она уже стала мисс Графтон! Разумеется, она станет бывать в обществе, когда повзрослеет еще немного! Вообразить себе иное развитие событий было бы немыслимо!

Но потом, когда смысл его слов окончательно дошел до нее, она с тревогой уставилась на отца. Он всегда относился к ней с любовью и, когда на Софию жаловались учителя или гувернантка, неизменно находил повод простить дочери недостатки, мягко пожурив тем, что ей следовало бы вести себя лучше. До сих пор она еще не сталкивалась с его гневом, а упоминание о матери буквально потрясло ее. Немногие вещи могли задеть Софию за живое, но она знала, что ее мать Кэтрин была святой – красивой, доброй и всеми обожаемой – и что она умерла, дав жизнь Софии. Осознание этого тяжким грузом лежало у нее на сердце. И вот теперь отец, который всегда пылинки сдувал с нее, внезапно продемонстрировал строгость и жестокость. А что, если он действительно намерен до конца дней оставить ее в детской?

Это было бы ужасно, просто ужасно!

Она попыталась ответить ему в привычной дерзкой манере, но не выдержала и расплакалась. Заливаясь слезами, она твердила, что против нее ополчились все и вся. Она ненавидит жизнь в Лондоне, она ненавидит гувернантку, она ненавидит своих учителей. Они все ненавидят ее. Она ненавидит властную миссис Беттс и глупое домашнее хозяйство. Во всем этом виновата ужасная леди Бернхэм, везде сующая свой нос старая сплетница! Ужасная и уродливая старуха!

У лорда Графтона внезапно открылись глаза. Осознав наконец, как окружающие относятся к Софии, он пришел в ужас. Как могла его прелестная, милая Кэтрин произвести на свет столь злобное создание? Леди Бернхэм была права: девчонка никогда не выйдет замуж, ее нельзя навязывать ни одному мужчине и его достойному семейству, ибо она просто неспособна воспитывать детей. Значит, роду Графтонов суждено прерваться. Список ее прегрешений был достаточно длинным. То, что она забылась и нагрубила леди Бернхэм, было ужасно само по себе, но узнать, что она недостойно вела себя еще и с миссис Беттс! Грубость по отношению к старому и доверенному слуге, по мнению лорда Графтона, выглядела мелочной подлостью, и до такого не могла унизиться никакая женщина. Для него это был самый страшный из грехов Софии.

И что, ради всего святого, теперь делать? Он потер глаза и попытался сосредоточиться. Когда буря наконец утихла и София принялась жалобно хныкать, уткнувшись в носовой платок, он прибег к своим дипломатическим навыкам переговорщика, коими заслуженно славился.

Сохраняя строгий тон, виконт заявил, что, пожалуй, еще не поздно все исправить. Если София сумеет уговорить своих учителей остаться, если он будет удовлетворен их отчетом о ее успехах, если миссис Беттс подтвердит, что София ведет себя с нею уважительно и вежливо, как того вполне заслуживает экономка, если она извинится перед миссис Беттс и станет усердно изучать домоводство и, самое главное, если ее манеры по отношению к леди Бернхэм будут таковыми, какими им и надлежит быть, то не исключено, что она сможет побывать на своем первом балу, когда ей исполнится тридцать. А он и пальцем о палец не ударит, дабы помочь ей, поскольку всего вышеперечисленного она должна добиться сама. Доказательством же станут исключительно доклады учителей, миссис Беттс и всех прочих.

– Но они же все настроены против меня и… Тридцать! О, это несправедливо! – запричитала София. Она вновь расплакалась и уткнулась в носовой платок.

Лорд Графтон, никогда не повышавший голоса, взорвался:

– Молчать! Я еще не закончил. Моя дочь должна усвоить, что исполнение моих желаний – это не только ее долг, но и благо.

– Но почему, папа? – всхлипнув, угрюмо осведомилась София.

– Потому что, когда моя дочь докажет своим примерным поведением, что достойна любви своего отца и научилась вести себя в манере, подобающей ее положению, она получит ежегодное содержание на наряды после того, как ей исполнится шестнадцать.

– Что? – София едва не подавилась слезами. Неужели она все расслышала правильно?

Лорд Графтон повторил то, что только что сказал насчет выделения ей денежного содержания, но добавил, что заслужить его она должна собственным трудом. Он напомнил ей о том, что чуть больше чем через три года она достигнет возраста, в котором ее мать вышла замуж. В шестнадцать лет Кэтрин была прекрасно образована и заслужила всеобщее уважение своей добродетельностью, достойным поведением, вежливостью и вниманием к собственному долгу. Она была элегантной и скромной и обладала очаровательными манерами. Она была всем, чем должна быть женщина, подлинным украшением своего пола и семейства Графтон. И он хочет, чтобы именно такой стала и София.

Подавленная описанием такого идеала совершенства, София вздохнула:

– Ох. Да, конечно, папа. Разумеется. Но вот что касается балов, папа, то нет никакой нужды ждать, пока мне исполнится тридцать…

– Я не потерплю более никаких разговоров о балах! И даже не вздумай заикаться о них! – Он пришел в ярость, оттого что голова у Софии забита всякой ерундой, когда он вел с нею серьезный разговор о примере Кэтрин, и потому с позором отправил ее обратно в детскую.

Вернувшись к себе наверх после разговора в библиотеке, София принялась крушить все, что попалось ей под руку. Она буквально впала в неистовство и кричала, что ненавидит, ненавидит, ненавидит презренную леди Бернхэм! Это она во всем виновата! Но ненависть оказалась весьма утомительной, и, когда пламя ее гнева постепенно остыло, она не могла не задуматься над тем, что получит, если сделает так, как желает ее отец, или же останется у разбитого корыта, если и далее продолжит вести себя в той же манере. Обещание денег на роскошные наряды, конечно, согревало ей душу, однако еще сильнее она стремилась вернуть себе любовь отца. Но, очевидно, добиться этого ей удастся только в том случае, если она станет походить на свою мать. И как можно стать похожей на умершую святую? Отец поставил перед ней невыполнимую задачу. Растерянная, обиженная на весь белый свет и сердитая, София вдруг почувствовала себя очень несчастной. А еще ей стало скучно. Уроки закончились, поскольку учителя собирали вещи и намеревались вернуться в Оксфорд. Гувернантка подтвердила, что она должна оставаться в детской и классной комнатах, где заняться ей было решительно нечем, кроме как глазеть в окно.

И тут Софии пришло в голову, что она может хотя бы попытаться сделать так, как хочет отец. Выждав вплоть до того момента, когда учителя уже собирались окончательно распрощаться с домом, она, внутренне подобравшись и подготовившись, насколько это было возможно, к унижению, стиснув зубы, принесла им скомканные извинения и пообещала, что будет исправно посещать уроки, если они согласятся остаться. Учителя удивились. Они не питали особых надежд на то, что отношение или поведение Софии изменится, но в случае, если дочь все-таки принесет извинения, лорд Графтон посулил им существенную прибавку к жалованью, если они соблаговолят остаться у него. Ради столь внушительной суммы они согласились потерпеть ее грубость и дерзость еще немного.

К их невероятному удивлению, с течением времени грубости в обращении с ними становилось все меньше. София старалась держать свой язвительный язычок за зубами, не давая ему воли. Когда ее бранили за недостойное поведение, плохо сделанное домашнее задание или невнимательность, она более не протестовала и не ударялась в крик; она просила прощения. Она даже взялась со всем усердием за уроки. Если раньше ее тетрадки были сплошь забрызганы кляксами, а страницы исписаны корявым, небрежным почерком, то теперь они стали образцом прилежания. Учителя были поражены до глубины души.

Ее игра на ненавистном фортепьяно также претерпела изменения к лучшему, потому как она, стиснув зубы, стала практиковаться каждый день. Да и сама София была изумлена, когда однажды гувернантка даже отложила шитье, чтобы послушать, как она играет, и одобрительно кивнула.