А что, если она никогда более не увидит Англию? При этой мысли София зябко запахнулась в шаль.

– Это ненадолго. Табак окупит расходы, ведь так говорят все. И я непременно вернусь домой, – вновь и вновь шептала она себе, а по щекам ее струились слезы. – Я обязательно вернусь, – поклялась София, глядя в темнеющее небо. – Вернусь, – пообещала она стае скворцов, летящих домой на ночлег. – Вернусь! – крикнула она чайкам за кормой, пикирующим к самой воде и вновь взмывающим вверх. – Клянусь. Вот увидите! Вот увидите! – твердо произнесла она, перекрывая их гомон.

Ветер донес до нее издевательски-пронзительные крики чаек:

– Увидим, увидим, увидим.

Где-то в мрачной утробе суда присяжных судья в напудренном парике вгляделся поверх очков в толпу заключенных и распорядился выпороть плетьми нескольких счастливчиков. Молли Драмхеллер подавила рвотный позыв, вызванный очередной беременностью, и принялась баюкать младенца, закутанного в рваную шаль, глядя, как других заключенных одного за другим обвиняют и судят за воровство, подлоги или убийства. В душе Молли давно погас последний, самый слабый лучик надежды. Она неизменно вздрагивала, когда судья ударял своим молоточком, оглашая приговор. Раз за разом он надевал черную шапочку и приговаривал очередного заключенного «к смертной казни через повешение, и да смилуется Господь над его или ее душою». Голос его звучал монотонно и невыразительно, как если бы он полагал свою работу занятием чрезвычайно утомительным, которое лишь зря отнимает у него время. Ему хотелось поскорее покончить со всей этой тягомотиной и спокойно поужинать.

А Молли уже не в первый раз подивилась тому, как низко пала ее семья. Когда-то у них была своя маленькая ферма, клочок земли, оставшийся от большого хозяйства отца, и каменный домик с низко нависавшими балками потолочного перекрытия, который укрывал их от свирепых ветров, налетавших с моря на равнинное побережье Саффолка. У них были гуси и куры, щипавшие траву среди яблоневых деревьев, голубятня, свинья и две коровы в сарае. Недавно отстроенная кузня Руфуса процветала, и потому они держали работника, который помогал им на ферме, и двух подмастерьев у кузнечного горна. Малыши были сытыми и счастливыми. Сейчас все это казалось ей далеким и сказочным сном.

Но потом умер отец, и их жизнь быстро пошла под откос. Главным виновником случившегося стал ее сводный брат, затаивший на них злобу, оттого что отец передал такой славный земельный надел дочери от своего второго брака, девчонке, которая унизила их семью тем, что вышла замуж за сына кузнеца. Он отправился в суд, чтобы оспорить завещание, и выиграл. Он забрал их собственность себе, а вскоре женился на дочери еще одного местного землевладельца.

Потеря земли, составлявшей все ее приданое, и кузницы разорила Молли и Руфуса, заставив их вместе с детьми перебраться в Лондон, в тесную комнатушку на узкой, темной улочке, по которой ручьем текли помои. Здесь вместе с ними жили и другие семьи бедняков, искалеченные и умирающие с голоду ветераны войны с Францией, карманники, жулики и самые пропащие из проституток, превратившиеся в старух и живущие одним лишь джином, изуродованные гниющими носами, едва способные заниматься своим ремеслом в подворотнях, подальше от людских глаз. Молли казалось, будто она очутилась в клетке, ей отчаянно недоставало песчаных дюн, морской рыбы и сильного ветра восточной Англии, продувавшего насквозь. А в Лондоне каждый вдох отдавал грязью, вонью и несчастьем.

Доведенный до отчаяния нуждой, пытаясь прокормить семью, Руфус попытался подражать карманникам, но те избили его до потери сознания, сломав ему нос и изуродовав лицо шрамами, отчего он стал походить на закоренелого преступника. Каким-то образом ему удалось пристроить мальчиков в ученики к булочнику. В то время это казалось им невероятной удачей.

Молли подняла глаза к окну, расположенному высоко под потолком судебного зала и зарешеченному на случай побега. Сидящий под ним клерк почти утыкался носом в бумагу, записывая ход судебного заседания при тусклом свете, который сочился сверху.

Письмоводитель выкрикнул еще несколько имен по списку, и на скамью подсудимых взошли грязный и нечесаный мужчина и двое мальчишек, едва достающих ему до груди.

– Тебя зовут Руфус Драмхеллер?

– Да, ваша милость.

Мальчики захныкали и понурили головы. Молли, которая сидела в переднем ряду судебного зала, провонявшего запахом немытых тел, раскачивалась взад и вперед, тихонько плача от отчаяния и молясь о том, чтобы приговор ограничился поркой. Когда клерк выкрикнул следующее имя из списка, толстяк в фартуке булочника метнул грозный взгляд на мужчину и двоих мальчишек.

Клерк коротко бросил:

– Тоби Драмхеллер? Кто из вас Тоби Драмхеллер? Отвечай, мальчик!

Руфус подтолкнул того из них, кто был повыше.

– Да, ваша милость, – хрипло пробормотал паренек, глядя себе под ноги.

– А ты Джек Драмхеллер?

Младший, всхлипнув, кивнул:

– Да.

Им обоим было очень страшно. И на то имелись веские причины.

Клерк зачитал выдвинутые против них обвинения – умышленный поджог и кража. Мальчики были учениками пекаря, того самого, который сейчас смотрел на них злыми глазами. Их обвиняли в том, что они украли хлеб и подожгли пекарню, сгоревшую дотла. Булочник встал и шагнул вперед, чтобы дать свидетельские показания. Едва сдерживая гнев, он сообщил, что мальчишки были неисправимыми, грязными, бесчестными и непослушными лгунами, на которых не действовала даже порка, – короче говоря, самыми худшими из всех учеников, которых он взял из жалости к бедной семье. И зачем он только сделал это! И вот чем они ему отплатили – дело всей его жизни пошло прахом, и теперь его семья осталась без средств к существованию! Булочник уверял, что Руфус Драмхеллер якобы затаил на него злобу и поклялся отомстить за то, что он пытался наставить его никудышных сыновей на стезю добродетели.

Руфус Драмхеллер, отец мальчиков, выпрямился на скамье подсудимых и стал яростно отрицать, что когда-либо подбивал своих сыновей поджечь пекарню. Он утверждал, что булочник чуть ли не уморил мальчишек голодом, после чего те, побуждаемые позывами голодного желудка, украли из печи каравай хлеба. Они не могли предвидеть того, что случится дальше, когда горячие угли упали на пол и начался пожар. Они были очень голодны, но не хотели причинять никому зла.

В ответ на эти слова булочник яростно заорал, что все они воры и лжецы.

Судья фыркнул и призвал обе стороны к молчанию.

– Йомены, члены суда присяжных! Вы только что сами слышали, что довелось выстрадать честному булочнику. Вы слышали, что имеют сказать в свою защиту эти бесчестные арестанты. А теперь вспомните данную вами присягу и свой долг и сделайте то, что доверил вам Господь, дабы облегчить свою совесть.

Присяжные согласно закивали и уже через минуту вынесли вердикт:

– Виновны!

Молли запричитала навзрыд, а оба мальчика заплакали. Лицо Руфуса Драмхеллера исказилось в гримасе отчаяния.

Судья потянулся за черной шапочкой, лежавшей подле его руки.

– Виновны. Я приговариваю тебя, Руфус Драмхеллер, тебя, Тоби Драмхеллер, и тебя, Джек Драмхеллер, к смертной казни через повешение, и да смилуется над вами Гос…

Письмоводитель потянул судью за рукав.

Судья, которого прервали так не вовремя, метнул на него раздраженный взгляд:

– В чем дело?

Клерк подался вперед и что-то зашептал ему на ухо.

Не снимая с головы черной шапочки, судья продолжил:

– Я приговариваю вас к смертной казни через повешение… но суд в неизреченной милости своей предлагает вам заменить приговор ссылкой на каторгу в Вирджинию, где вы заплатите за проезд тем, что продадите себя в услужение и искупите свои преступления тяжким трудом.

Мальчики обессиленно привалились к отцу, который обнял их и прижал к себе, не давая упасть, а потом посмотрел на жену, сидевшую на скамье. Та судорожно закивала, глядя на него расширенными глазами: «Соглашайся на что угодно, Руфус».