И мысль о том, как воспрепятствовать столь трагическому развитию событий, вскоре превратилась для лорда в навязчивую идею, которая отвлекала его от душевных страданий. Девочка еще лежала в колыбели, а он уже дал указание своим поверенным разработать план продолжения рода через Софию, восстановить связи между семейством и поместьем, которые почти прервались при нем, и сделать так, чтобы София, Графтон по крови, стала бы полновластной хозяйкой родового особняка и основательницей новой династии Графтонов. Он надеялся дожить до того времени, когда у него появится внук, а в старой детской в Сассексе вновь поселится наследник.

К тому времени как у Софии прорезался первый зубик и звякнул об оправленное в серебро коралловое зубное кольцо, план был составлен. Лорд Графтон распорядился сделать все возможное, ничего не оставляя на волю случая. В результате на свет появился тщательно прописанный документ, предусматривающий, что брак Софии должен восстановить династию Графтонов в их родовом гнезде в Сассексе. Муж Софии обязан был согласиться взять фамилию Графтон, чтобы его носили и дети Софии, Графтоны по крови и по имени. В брачный договор также было вписано условие, согласно которому супругам и их детям надлежало проживать в Графтон-Маноре не менее девяти месяцев в году, поскольку лорд Графтон на собственном опыте убедился, что иное место жительства ослабляет узы, кои должны связывать владельца с поместьем. Условие это подкреплялось ограничениями, наложенными на использование приданого Софии таким образом, что супруг Софии и наследники Графтонов обязаны были соблюдать его неукоснительно, в противном случае лишаясь права на доход от поместья.

С этого момента лорд Графтон возложил все свои надежды и ожидания на брак Софии, который по его расчетам должен был состояться семнадцать или восемнадцать лет спустя. Подобно леди Бернхэм, давшей клятву при крещении Софии, он тоже вознамерился сделать так, чтобы София во всем походила на мать, превратившись в идеал женского совершенства и бриллиант в короне Графтонов. Она станет образованной и элегантной девушкой, обученной всевозможным искусствам, сознающей всю ответственность своего положения и преданной своему дому и семье, равно как и тем, кто зависел от ее милостей. Таким образом, сделав все от него зависящее, дабы обеспечить будущее девочки, которой исполнился уже годик и на хрупких плечиках которой отныне покоилось продолжение рода Графтонов, скорбящий вдовец принялся искать забытья и утешения в работе.

Верный своему обету не помышлять более о повторной женитьбе, лорд Графтон сопротивлялся всем попыткам подыскать ему новую супругу. Ни одна женщина не могла сравниться с его Кэтрин. Он посвятил себя ее памяти, и единственным объектом его привязанности стала дочь. Когда София была маленькой, лорд Графтон обрел утешение и желанное отдохновение в службе и с годами все больше и больше стал посвящать себя любимому делу. Он обладал академической склонностью всецело предаваться поставленной задаче, и его страстное желание сделать из Софии идеал женщины со временем утратило некоторую толику первоначального рвения. Хотя леди Бернхэм искренне желала, чтобы София жила с нею, лорд Графтон отказывался разлучаться с дочерью, настаивая на том, что ребенок должен сопровождать его в путешествиях по поручению короля. Он не желал принимать во внимание неудобства, которые девочка и сопровождающие ее лица причиняли его гостям, тем более что к секретарям, ливрейным лакеям, кучерам, пажам, камердинеру и поварам неизбежно присоединились еще и кормилица, няня, служанка и привратник.

София получила совсем не то воспитание, в каком, по мнению леди Бернхэм, нуждалась маленькая девочка, поэтому события развивались не так, как когда-то представляла фрейлина, давая клятву у ее купели, в чем, в общем-то, не было ничего удивительного. Вместо строгого режима дня, простой еды и спокойного окружения детской комнаты София привыкла к суете, вызванной бесконечными переездами, и постоянной смене обстановки – большим городам и минаретам, соборам и луковицам куполов церквей восточного обряда, заснеженным вершинам гор, замкам и дворцам, в которых с соблюдением всех церемоний селили и развлекали их с отцом. Она обучилась французскому у целой череды нянек, а грубым итальянским диалектом, включая некоторые шокирующие эпитеты и ругательства, овладела с помощью камердинера отца. Девочке было позволено засиживаться допоздна, поскольку она, не чинясь, закатывала истерику, если ее пытались уложить в постель пораньше. Она частенько рвала одежду и швырялась туфлями, потому что предпочитала бегать босиком. Ей очень не нравилось, когда ей расчесывали волосы. Она пристрастилась к поздним ужинам, жирным пудингам и пирогам, равно как и уяснила, что, сколь бы гадким ни было ее поведение, слуги постараются задобрить ее сластями и скроют ее выходки, дабы не лишиться своего места.

Когда лорд Графтон в перерывах между командировками возвращался в Лондон, леди Бернхэм была шокирована поведением своей крестной дочери, ее неподобающим нарядом, растрепанными волосами и непринужденными словесными оборотами. Фрейлину изрядно беспокоило то, что девочке позволено засиживаться допоздна, и она пыталась открыть лорду Графтону глаза на тот вред, который он причиняет собственной дочери. Виконт был любящим отцом, но он обитал в мире, по преимуществу населенном мужчинами, где не было места домашним хлопотам и основам воспитания ребенка, коими следовало бы озаботиться его жене. Он был исключительно занятым человеком, погруженным в дела, из-за которых у него не оставалось ни минуты свободного времени. Его постоянно окружали секретари и клерки, кои добивались его внимания. А когда у него все-таки находилось время для дочери, он обнаруживал перед собой очень милого, не по годам восхитительно развитого ребенка, в точности походившего на свою мать и заставлявшего его снисходительно посмеиваться над ее забавными и озорными шутками и проделками. Он не замечал грязных босых ножек, выглядывавших из-под платья, или неухоженных и вечно перепачканных маленьких ладошек. Уже через полчаса он ласково щекотал ее под подбородком и отправлял обратно к няне, думая про себя, что еще не встречал более очаровательного ребенка.

А вот леди Бернхэм, которая старалась проводить как можно больше времени со своей крестницей во время наездов лорда Графтона в Лондон, видела перед собой маленькое чудовище, своевольное и дерзкое, сущую насмешку над Кэтрин, становившееся все непослушнее с каждым визитом. Она саркастически называла ее «мисс Язва» и жаловалась приятельницам на то, что расстояние не позволяет ей исправить ужасные ошибки, допущенные в воспитании ребенка дорогой Кэтрин.

Из них двоих единственно верное представление складывалось лишь у леди Бернхэм. С самых ранних лет София обнаружила, что может запросто удрать от одной из нянек, чтобы потом заниматься всем, чего только душа пожелает, и до тех пор, пока ее не найдет кто-либо из лакеев. Ее никто и никогда не останавливал, не бранил и ни в чем ей не отказывал. Впрочем, отец, коего она обожала, мог с легкостью заняться ее воспитанием и наставить на путь истинный. В те детские годы его неодобрение и даже нагоняй могли бы сотворить чудеса.

Пока он вел напряженные переговоры с французами, пытаясь избежать войны между европейскими державами из-за вопроса о наследовании трона Габсбургов, одновременно стремясь достичь компромисса между Францией и Англией по поводу территориальных границ в американских колониях, однажды утром, еще до того, как двор проснулся, София въехала в Версальский дворец на своем пони. Паж, открывший ей дверь служебного подъезда, шепотом посоветовал с помощью хлыста пустить пони в галоп, после чего натянуть поводья и наслаждаться моментом, когда лошадка захочет остановиться и заскользит на гладких плитах. Пони и впрямь понесся галопом по длинным коридорам и украшенным позолотой салонам, и копытца его разъезжались на гладком полу, врезаясь во всех встречных и поперечных. Он расшвыривал в стороны лакеев, сбивал с ног служанок и опрокинул толстую герцогиню де Монжуайе, направлявшуюся к утренней мессе в королевскую часовню. При этом пони оставил за собой звон разбитых зеркал, груды черепков бесценного фарфора и вдребезги расколоченный деревянный шкафчик, украшенный искусной резьбой, – любимый предмет мебели самого короля. Когда же его загнали в угол и увели прочь, хохочущая София ткнула пальцем в Анри, тринадцатилетнего пажа, которому вменялось присматривать за нею.