— Вы мастерски можете портить настроение, — упрекнул Богусловского профессор. — Одна фраза и…

— Полно вам безгрешного в грехах обвинять. У меня одно желание — помочь вам на правах хозяина.

Не убедил. Обиженные, что посягнули на их ученый авторитет, до самой заставы ехали и профессор, и его молодые ученики молча.

Уже совсем стемнело, когда полуэскадрон въехал во двор заставы, и сразу же здесь стало шумно и тесно — не рассчитана застава на стольких гостей. Благо добрая половина пограничников несла службу в сыртах, а наряды высылались туда на несколько суток.

Ученых разместили в комнате политрука, который тоже был в сыртах, а Богусловского взял к себе начальник заставы, краском хотя и в годах, но все еще холостой.

Когда все угомонились, когда были высланы дополнительные дозоры, Богусловский с начальником заставы смогли наконец неспешно, за кружкой чая, проанализировать обстановку на границе в районе работы экспедиции.

— На мой взгляд, — докладывал начальник заставы, — об экспедиции на сопредельной стороне знают, и по ней готовится удар. Чем ближе вы подъезжали, тем у меня нарушений добавлялось. У каждого — карабин, да еще и маузер, а то и два. В хурджумах всего по горстке курта и баурсаков, остальное — патроны. Максимум людей на сыртах держу, но не уверен, что всех переходчиков мы задержали.

Оба краскома знали, что многие долины, труднодоступные с тыла, имели превосходные подходы со стороны сопредельной, и если пограничные наряды, высылаемые с заставы на несколько дней, могли сообщать о себе только по голубиной связи, а поддержку получать лишь через несколько суток, когда она могла оказаться вовсе ненужной, то белоэмигранты и басмачи маневрировали своими силами вольно, широко.

Знали краскомы и то, что в высокогорных долинах есть аулы, либо не принявшие Советскую власть, либо выжидающие, колеблющиеся. Для Келеке — это хорошая база.

— Я так считаю, — продолжал начальник заставы. — У границы побоятся нападать. А вот когда оторветесь от нас, тут устроят ловушку. Пока по аулам попрячутся, выжидая удобного момента.

В горах не число, а место может оказаться решающим. Въедет экспедиция в ущелье, отсекут ее спереди и сзади — куда денешься. Пощелкают как куропаток. Пограничники сами были мастера устраивать подобные ловушки, потому ведали, насколько это опасно.

— Еще один вариант возможен: Келеке попытается прорваться через границу. Много нечисти сосредоточилось, не сдержу я своими силами. Тогда совсем плохо. Засада отрежет путь вперед, а Келеке навалится…

Гадали они и так, и эдак, определяя наиболее разумный ход действий, наконец, Михаил Богусловский решил поступить совершенно, казалось, не логично.

— Пока гляциологи работают в районе Хан-Тенгри, вы переподчините мне половину заставы. Когда снимемся, я переподчиню вам полуэскадрон. С собой возьму только пять пограничников.

— Рискуете, товарищ начштаба. Я повторяю: в сырты много могло просочиться басмачей.

— Главная задача, и вы лично несете за это ответственность, — вроде бы не услышав предостережения начальника заставы, продолжал Богусловский, — не дать прорваться Келеке. Примите все меры. А теперь пора спать. Завтра на заре — в путь.

Утром, когда все было готово к выступлению, начальник заставы спросил проводника Сакена:

— Где поведешь?

— В Сары-Джаз.

— Неважный ты проводник. Не ходи там. Обвалы снежные. По леднику Мушкетова тоже нельзя, и там обвалы.

— Тогда Баянколом пойду.

— И по тому ущелью нельзя нынче. Снег там сдуло, Мраморную стену не осилите. К зимовью Саду-Сай веди, а потом через перевал Тоз в долину Иныльчека.

— Много дороги. — Долго идти, — возразил Сакен. — Сары-Джаз ближе совсем. Зачем снег бояться, снег упадет, когда совсем лето станет. Когда не совсем лето, снег спит…

— Много его там нынче. Не спит он, Сакен, к сожалению. Я наряды туда только в крайнем случае посылаю. И контрабандисты обходят Сары-Джаз.

— Ладно, Иныльчек пойду, — не очень-то охотно согласился Сакен. — Ой-бой, далеко путь.

— Тогда — по коням, — протягивая руку для прощания начальнику заставы, заключил Богусловский. — И в путь.

Сомкнулись руки, привыкшие сжимать эфес сабли, жестко. Начальник заставы придержал руку Богусловского. Посоветовал:

— Нелишне бы вооружить самих ученых. Я велел вчера все приготовить. Боеприпасы уже в переметах у них.

— Так и сделаем… Молодец!

Но если молодые ученые охотно надели на себя сабли, маузеры и карабины, то профессор заупрямился:

— Все это обузно. Я не привык. Мне сдается, что вы чрезмерно запугиваете сами себя. Отчего же не предположить вам с такой же уверенностью, что никто даже не помышляет сделать нам зло?

— Граница — не московское Садовое кольцо, — решил еще раз повлиять на профессора Богусловский. — Не смею утверждать, что там не кипят страсти, но по сравнению со страстями на границе они — мизер. Район Хан-Тенгри привлекал к себе не только альпинистов. Вам ли не знать об этом? Не думаю, что вам не известно, что еще в начале нынешнего века мюнхенский географ Мерцбахер дошел до Хан-Тенгри. С ним были геолог и топограф. Для чего? Во всяком случае, не спорта ради. Англичане просили Николая сдать им в аренду район Хан-Тенгри и Мраморной стены на десять лет. Не думаю, что ради развития альпинизма. Это я для примера. Что экспромтом вспомнилось. Шевельнуть если историю, найдутся и еще сотни не менее убедительных фактов. Но это еще не все… Выходы в долины Хан-Тенгри из-за кордона легкие, вот и норовят скотоводы пасти отары на нашей земле. Разве они не станут противиться потере дармовых пастбищ? Сливаются, стало быть, межгосударственные интересы с межплеменными. Оттого особенно велика опасность.

— Как не знать этого. Знаю. Но мы не ставили и не ставим себе целью поиск ископаемых, что ведет к освоению хозяйственному. Мы, напротив, ратуем за девственную неприкосновенность ледников и стоков. Отчего же?..

— Это знаете вы. А они? — Богусловский кивнул в западную сторону. — Там привыкли говорить одно, а делать другое. Это называется политикой. Так что не считайте обузой необходимость. Принимайте оружие. На привалах я научу вас стрелять.

Нехотя, но все же вооружился профессор. И Богусловский подал команду:

— По коням!

И пошел после этой команды отсчет времени, которое лило воду на мельницу успеха ученых. Не враз они осмелели до явного подтрунивания над Богусловским, ибо побаивались его резких суждений и, чего греха таить, перед собой, его шлепков по носу при любом споре; но дни шли, экспедиция продвигалась все выше в горы, Богусловский высылал вперед не только дозоры, но и разведку, которая неизменно сообщала: «Путь свободен», вот и начали ученые день ото дня отвоевывать, как именовал их действия Богусловский, утраченные позиции. Правда, даже профессор не очень-то пререкался, когда Богусловский приглашал гляциологов потренироваться в стрельбе из карабинов или маузеров. Молодые охотно палили патроны, а профессор иногда добродушно, иной же раз с явным сарказмом высказывал свое отрицательное отношение к таким занятиям.

— Каждое действие непременно в принципе своем должно предопределяться полезностью. Мы же, похоже, бессмысленно транжирим труд тех, кто отлил эти пули, предполагая, что они станут разить врагов…

Богусловский отмалчивался и терпеливо объяснял, каким образом совмещать мушку с прорезью прицела, как нажимать на спусковой крючок, как укрываться за камнями, чтобы тебя не задела пуля, а самому можно было прицельно стрелять, — профессор поначалу упрямился, притворяясь непонимающим неумехой, но постепенно, сам того не замечая, увлекался, и занятия имели успех.

Зато вечером, у костра, он, как говорится, брал свое. Нет, он не упрекал Богусловского, который на каждой ночевке не только выставлял усиленную охрану, но и создавал позиции для круговой обороны, — профессор обычно рассказывал случаи, наверняка каждый раз придуманные, свидетелями которых он якобы был сам. Выставлялся обычно в смешном виде всякий раз какой-либо новый коллега профессора, чрезмерно подозрительный. Сюжеты повторялись: ученый прячет свои изобретения, опасаясь того, что их могут выкрасть, а оказывается, его работу проверяют по поручению начальства, чтобы или повысить его в должности, или выделить дополнительные средства для более глубокого экспериментирования…