Солдаты загалдели, наперебой задавая ей вопросы. Но Сашка упорно молчала, уставившись в землю. Тогда один из них побежал к группе машин, расположившихся неподалеку, и вскоре вернулся в сопровождении высокого худощавого офицера.

Офицер с недоверием и досадой оглядел Сашку и спросил:

— Wohin kommst du? Wie heißt du?[2]

Увидев офицера, Сашка, несмотря на свою решимость, испугалась.

— Sascha, — после некоторого замешательства ответила она. — Ich bin aus…[3] — она указала рукой назад, туда, где ей казалось был ее дом.

— Wo ist daine Familie?[4] — спросил офицер.

— Sie sind… Ihr seid mehr nicht.[5]

Сашка была уверена, что ей будет трудно произнести эти слова, тем более впервые, но оказалось, это не так. Она проговорила их громко и четко, при этом упершись прямым взглядом в глаза офицера. Офицер секунду помедлил, после чего все также требовательно поинтересовался:

— Woher weißt du deutsch?[6] — краткость его вопросов походила на допрос.

— Meine Mutter ist Deutsche.[7]

— Wie lange bist du hier?[8] — офицер кивнул на руины, где нашли Сашку.

— Ich weiß nicht.[9]

Сашка вдруг вспомнила свой сон, и ее вновь поразила мысль, что она теперь совсем одна. И к чему все эти разговоры? Чего они от нее хотят? На какие еще вопросы потребуют ответа? И зачем?..

Однако больше вопросов не последовало. Офицер повернулся к солдатам, коротко скомандовал:

— Ernählen![10] — и зашагал прочь.

Через минуту Сашке вручили теплую миску, кусок хлеба. Однако даже не заглянув в миску, Сашка рассеянно опустила ее на землю и уставилась в угасающий костер, сжимая в руке хлеб. Поначалу солдаты о чем-то спрашивали ее, но убедившись, что от нее ничего не добиться, оставили в покое. Из их вопросов Сашка успела понять, что ее приняли за мальчика. Но ее это не волновало, потому что в переливающихся углях костра было что-то очень важное, от чего Сашка не могла оторваться ни взглядом, ни мыслями. Ей казалось, что вот-вот она уловит что-то значительное, что наконец принесет ей желанное облегчение. Но оно вновь и вновь ускользало от нее, как колышущиеся тени на закате.

Неизвестно, сколько прошло времени, прежде чем Сашка поняла, что немцы уходят. Бурлящий суетой двор опустел, обнажив кривые обломки стен и кучки дымящихся углей. За углом загудели моторы, и колонна тронулась. И тут, не соображая что делает, Сашка вскочила и опрометью бросилась следом, подхлестываемая неудержимым ужасом — она не могла остаться здесь одна. Ее не волновало то, что солдаты, подталкивая друг друга локтями, принялись весело хохотать над ней. Ее не волновало то, что она бежит за врагами, чей снаряд попал в их дом и которых она должна ненавидеть. Ее не волновало и то, что как бы она ни старалась, ей не догнать грузовиков, которые один за другим с громыханием исчезали в клубах пыли. Она бежала от своего жуткого, пронзительного и пугающего своей безысходностью одиночества, спотыкаясь, подпрыгивая и глотая пыль, бежала до тех пор, пока один из грузовиков не остановился.

Сначала Сашка не поняла, что умерла. А когда до нее дошел смысл происходящего, все встало на свои места. Она умерла, а вместо нее осталось некая безликая сущность, у которой вместо души в груди сидел ледяной червяк. Он-то и лишил эту самую сущность, которая осталась после смерти Сашки, всех эмоций. Несмотря на свои малые размеры именно этот червь и съел все, что было внутри у Сашки, оставив пустоту, в которой теперь свернулся и забылся сном.

Это открытие объясняло многое. Ту легкость, с которой теперешняя, другая Сашка, смирилась со своей нынешней судьбой, равнодушие, с каким получала пинки и затрещины за нерасторопность, показную суетливость, с которой мчалась выполнять то или иное задание, отсутствие брезгливости при выполнении самой омерзительной работы… И то, что ей перестали сниться сны, Сашка тоже объясняла своей смертью.

Она попала в минометный батальон, которым командовал майор Отто Кеммерих — тот самый офицер, что говорил с Сашкой, когда солдаты нашли ее в развалинах. Он-то и взял ее под свою опеку. Эта опека сводилась к тому, что Сашка спала в углу его временного жилища — палатки или блиндажа — и еще, когда выполняла поручения майора, никто другой не мог дать ей задания. Вскоре Сашка объяснила своему покровителю, что ее ошибочно приняли за мальчика. Это открытие неприятно поразило его. Однако после недолгого размышления он велел Сашке молчать об этом.

Майор Кеммерих был образцом немецкого командира. Неутомимый и энергичный, он был честолюбив, невероятно требователен к себе и своим солдатам. Любые проявления трусости приводили его в холодную ярость. Однажды Кеммерих безо всяких колебаний приказал расстрелять самострела — солдата-новобранца, который был слишком потрясен тем, что ему довелось увидеть в первом бою, и отстрелил себе палец руки, чтобы прийти в себя за недельку-другую в тыловом госпитале.

На следующее утро майор построил всех своих солдат и во всеуслышание зачитал приказ генерала Антонеску, согласно которому командиров, чьи части не наступают со всей решительностью, приказано предавать суду, а также лишать права на пенсию. Солдаты, не идущие в атаку с должным порывом или оставляющие оборонительные линии, будут лишены земли и пособий на период войны. Солдаты, теряющие оружие, будут расстреливаться на месте. Если соединение отступает без оснований, начальник обязан установить сзади пулеметы и беспощадно расстреливать бегущих. Всякая слабость и колебания в руководстве операциями будут караться беспощадно.

Затем, расхаживая перед строем и зло чеканя слова, Кеммерих заявил, что последний инцидент с самострелом может стать традицией, поскольку нередкими стали случаи, когда солдаты не поднимаются и не следуют за командирами… Он, Кеммерих, считает таких солдат мерзавцами, позорящими свой народ, свои звания и свою фамилию, а таких нужно уничтожать на месте. До сих пор подобные проявления слабости относились лишь к солдатам формирований румынской армии, однако с некоторых пор такое замечено и среди немцев…

— Я требую от каждого моральной стойкости и энергии. Враг ослаблен длящейся уже четыре месяца войной и его сопротивление со дня на день будет сломлено. Он не в состоянии победить, потому что слабее нас не только по численности, но и по вооружению. Даже танки, которые используют русские — ненастоящие. Выяснилось, что это обычные тракторы, на которые навешивают стальную обшивку. Однако среди нас есть такие, которые бегут от этих машин…

Слушая своего командира, солдаты стояли навытяжку, глядя прямо перед собой, и их лица не выражали абсолютно никаких чувств. Весь строй казался единым безликим существом, предназначение которого — слушать и действовать. Но Сашка знала, что это видимость — едва выйдя из строя, они станут настолько разными людьми, что было просто непостижимо, каким образом их всех тут умудрились собрать?

Большинство из них относились к ней хорошо, насколько это возможно для людей, которые с каждым днем все более были вынуждены забывать о своей личности. Почти все они были простые люди — сельские работяги, мастеровые, студенты… Но, всегда находясь в дороге, останавливаясь для боев или на непродолжительный отдых, они словно теряли по пути человеческие чувства, становясь равнодушнее, недоверчивее и грубее и, казалось, позабыли о существовании другой жизни — той, в которой нет войны. Присутствие Сашки вносило в их походный быт некоторое разнообразие. Разного рода мелкие заботы, такие как принести, передать, позвать, пришить или почистить — все это теперь нужно было делать Сашке, которая в случае неумелого выполнения задания получала оплеухи, в случае же успеха — похвалу, а если повезет — еду.