В эту неделю Сашка перебрала в своей разбитой голове немало мыслей. Вражда, ненависть, справедливость, терпение, милосердие — теперь она заново взглянула на эти понятия, о смысле которых никогда раньше не задумывалась. Среди прочего, ей было невероятно интересно следующее: если бы от желания человека зависела его жизнь или смерть, сколько бы сейчас людей жило на земле? Чтобы так — чувствуешь, что иного выхода нет, и говоришь себе: все, хочу умереть. И тут же без боли и страха исчезаешь, растворяешься в воздухе, словно тебя и не было никогда… Ей казалось, что на земле осталась бы от силы одна десятая часть нынешнего населения. И, по ее мнению, эта часть была бы самой никчемной. Потому что достойный человек, видя страдания другого и не чувствуя себя способным помочь ему, тоже страдает страшно, порой даже более мучительно; чувствуя, что огорчает других, мешает им, уверен, что правильнее и честнее будет избавить их от своего присутствия, нежели мучить их дальше… А раз так, то единственный выход — уйти. Интересно, были бы оставшиеся люди счастливы?

Шальные грохочущие будни вновь целиком заполнили ее жизнь. Они пробирались по странным выжженным ландшафтам, которые когда-то были богатыми пашнями, сочными лугами, густыми лесами. Они безучастно шли по исковерканной ими земле, над которой подобно черным вороньим стаям витала отравляющая мир вражда. Впереди был Сталинград.

В план крупномасштабного наступления на юге СССР немецкое командование включало овладение Сталинградом. А выйдя к Волге, немцы рассчитывали в кратчайшие сроки попасть в Каспийское море, на Кавказ, где добывалась необходимая для фронта нефть. Этот замысел планировалось осуществить всего за неделю.

Первый удар по городу немецкая армия нанесла в середине июля 1942 года. Пехота, артиллерия, танки, самолеты — все было брошено в бой, которому суждено было растянуться на долгие месяцы.

Их батальон постоянно менял точку дислокации, обеспечивая огневым прикрытием пехоту. Теперь Сашка и во время боев была здесь, потому что в общей суматохе о ней попросту забывали. Ее главной задачей было не путаться под ногами, и она успешно справлялась с этим, большую часть времени проводя на наблюдательном пункте, особенно, когда вахту нес ефрейтор Гюнтер. Этот пожилой плотник со спокойными серыми глазами на изрытом оспинами лице всегда охотно болтал с ней и изредка даже разрешал взглянуть на местность через бинокль. Он в живописных подробностях разъяснял ей происходящее, щедро перемежая свой рассказ воспоминаниями о семье, оставшейся в далекой Германии. Нередко Сашка, приникнув к теплой, пахнувшей сухой пылью земле в наспех вырытом окопе, затаив дыхание, наблюдала за ходом боев. Слушая повествования Гюнтера о том, как его маленький сын Петер однажды в страшную грозу не вернулся из школы, и когда, обрыскав все окрестности, его уже оплакивали, он, оборванный и чумазый, появился на пороге их уютного светлого домика, она наблюдала, как русские создавали полосу массированного минометно-артиллерийского огня, чтобы не подпустить подкрепление к их пехотным подразделениям, и вся степь содрогалась от ударов. Волна за волной поднимались и шли в атаку немецкие пехотинцы, когда ефрейтор рассказывал о том, как он изловил для своего сынишки невероятно сообразительного скворца Нильса и изготовил ему скворечник, лучше которого и на ярмарке не увидишь… А уже через минуту пехотинцы падали, сраженные кинжальным пулеметным огнем. Вот в клубах дыма и пыли двигались танки, взрывая гусеницами жирный чернозем и словно смертоносным жалом водя дулом башенных пушек. Гюнтер же, словно не слыша ударов, содрогающих землю, причмокивая и улыбаясь во весь свой щербатый рот, рассказывал, какие невероятно вкусные колбаски жарила его ненаглядная Катрина. Сашка смотрела на происходивший бой, и ей не верилось, что эта отчаянная схватка жизни с жизнью, целью которой была смерть, велась по воле всего нескольких человек, облаченных в мундиры. И у людей этих тоже были свои Петеры и Катрины, о которых они думали каждую свободную от войны минуту, которых они горячо любили, без которых их жизнь была лишь странным, лишенным истинного смысла существованием… Но они нашли в себе силы оставить родных, чтобы уйти на чужую, враждебную им землю, и попытаться подчинить других людей, которые, несмотря на все отличия, во многом такие же, как они, — любящие, жаждущие жить, страстно ищущие счастья.

В одно августовское утро на стороне русских что-то с чудовищным скрежетом зашипело, и через мгновение степь вздрогнула от грохота. Сашка выскочила из землянки и замерла в потрясении: с другого конца степи в их сторону, шипя, летели фантастичные огненные копья. С грохотом приземляясь, они превращались в страшные смерчи, от которых весь мир, словно парализованный ужасом, содрогался в конвульсиях. Это рвались термитные снаряды «Катюш». Там, докуда доставал их огонь, все пространство чернело и обугливалось. Их минометный батальон в то утро находился в резерве, и все они радовались, что не оказались там — на полосе шириной в километр, простреливаемой этим страшным оружием.

Несмотря на яростное сопротивление русских, к осени немцам удалось войти на окраины города. Теперь они медленно, но верно принялись оттеснять русских с их позиций. Каждый день начинался одинаково: ровно в пять утра самолет Focke-Wulf Fw.189, прозванный русскими «рама», облетал вражеские позиции. Затем появлялись «юнкерсы», которые в несколько заходов сбрасывали на город бомбы. Одновременно с воздушной атакой начиналась наземная — пехота пыталась отбросить русских. Как только удалялись бомбардировщики, немцы прекращали атаку и отходили на свои рубежи под прикрытием заградительного огня артиллерии. После этого в дело вступали минометчики, на протяжении нескольких часов ведя прицельный огонь по окопам противника. И так продолжалось изо дня в день.

В октябре майор Кеммерих приказал солдатам рыть блиндажи. Всем стало ясно, что придется провести еще одну зиму в России. Когда 19 октября выпал первый снег, все принялись работать еще быстрее. Деревьев вокруг почти не было, и приходилось ездить в Сталинград за стройматериалами и дровами для полевой кухни. Для этого снаряжались специальные команды, куда нередко входила Сашка. В городе они приезжали в комендатуру, где им указывали участок с разбитыми домами, на котором можно было получить все, что нужно. Здесь все боязливо расползались по руинам и принимались собирать жесть и древесину. Задерживаться было нельзя, потому что русские наблюдатели вскоре фиксировали их и открывали огонь с левого берега Волги. Тогда приходилось все бросать, прыгать в машину и уезжать, петляя между разрушенными домами.

Сашка не любила такие вылазки, потому что они напоминали тот день, когда погибли её родные. Торопливо лазая по обломкам, она все никак не могла отделаться от мысли, что и здесь, под кирпичными завалами, в холодной черной тишине покоятся люди.

Зато когда они возвращались с добычей, Баутбер на радостях готовил «красные кольца». Так они называли картошку, которую жарили на моторном масле — другого не было. Картошка, приготовленная таким образом, была красного цвета и имела странный привкус. Но это была еда, а им уже долгое время приходилось довольствоваться одной миской жидкого супа в день.

С ноября жизнь стала еще хуже. С наблюдательного пункта нередко можно было заметить одинокие фигуры солдат, которые бродили по снежным полям. Повсюду чувствовалась растерянность. Майор Кеммерих делал все для того, чтобы вера его солдат в скорое окончание войны не убавилась: он доставал продукты и зимнее обмундирование, ежедневно зачитывал перед строем сведения, поступающие с других фронтов. Но все его усилия пропали даром, когда 19 ноября 1942 года началось контрнаступление советских войск.

В то утро три с половиной тысячи орудий и минометов обрушили на них свой удар. Земля взметалась громадными мерзлыми комьями, осколки со свистом разрезали воздух, взрывая чернозем, корежа металл и впиваясь в плоть. Воздух содрогался, вибрировал, и вскрики раненых и умирающих тонули в нем без тени эха. Такого смертоносного огня никто из них до сих пор не видел.