Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Когда на мгновение звуки в доме замирали, Сашка думала: «Вот она, тишина», — и слушала ее. А потом оказывалось, что и это не тишина — множество приглушенных звуков доносилось с улицы: высокие тополя за окнами, качаясь от теплого ветра, поскрипывали и звучно шелестели листвой, тонко кричали стрижи, раздавался стук колес катящейся тележки, далекий лай собак. «Вот бы услышать настоящую тишину, — лениво думала Сашка. — Наверное, это невозможно, потому что какие-то звуки, даже очень тихие, есть всегда…» Тут Сашка зажмуривалась и пыталась представить настоящую тишину. Но звуки упорно лезли в уши. Тогда она затыкала их пальцами, — но от пальцев в ушах становилось еще более шумно. Тогда она снова принималась смотреть в потолок.

Наконец, прогоняя лень, медленно сползала с постели и начинала одеваться, чувствуя слабость во всем теле. И с каждым днем слабость эта становилась все сильнее. Вскоре даже уборка постели стала утомительным занятием. После того как Сашка ворочала тяжелую подушку и кое-как расправляла одеяло, у нее еще долго тряслись коленки и стучало в голове.

Стоило умыться, прогнав холодной водой остатки сна, как в животе тут же просыпалось жуткое чувство голода. Поспешно пригладив короткие непослушные вихры, Сашка мчалась на кухню, где проглатывала крошечную порцию невероятно вкусной каши и принималась ужасно злиться на Вальку, который копался с едой дольше всех, несмотря на ее малое количество. Добавки никто не просил, — знали, что больше ничего нет, но все же уходили с кухни не сразу.

Потолкавшись у плиты и убедившись, что больше не на что рассчитывать, Сашка отправлялась слоняться по комнатам. Уроков мама почти не задавала, к тому же Сашка делала их быстро, поэтому деть себя было некуда. Можно было поиграть, например, в прятки с Валькой и Костиком, — Нора давно с ними не играла, помогая маме в домашних делах или читая книжки. Но из-за слабости было лень бегать, прятаться в шкаф или под кровать и уж тем более искать кого-то. К тому же мальчишки делали модель аэроплана, и на игры у них теперь времени не было. Читать тоже не хотелось — совсем скоро вернется едва заглушенное чувство голода, и будет совершенно невозможно сосредоточиться на книге. Сашка плелась в их с Норой комнату, садилась за стол и, болтая ногами, оглядывала стены, пытаясь придумать себе занятие. Ничего так и не придумав, она выдвигала ящик со своими учебными принадлежностями и доставала красивую картонную коробку из-под печенья, стоявшую в глубине. Внутри лежали ее драгоценности: крохотная записная книжка в обложке из змеиной кожи и красивая немецкая открытка, давным-давно присланные ей теткой из Баден-Бадена, ракушка, с невероятно толстым наростом перламутра, канадская монета в десять центов, ручка от любимой кружки, отбитая самой Сашей, кулек с разноцветным бисером и прочие мелочи. Но главной ценностью, конечно, были папины фотографии и настоящий патрон от нагана. Сашка вынимала патрон, разглядывала его, — она знала, что если стукнуть гвоздем по торцу патрона, он выстрелит. Потом ставила патрон на стол перед собой и вынимала фотографии. Сашка любила их разглядывать, вспоминая о том времени, когда папа еще был с ними, хотя помнила она не так уж и много.

Одним из ярких воспоминаний был день, когда они ездили купаться на Ланжерон. Там и сделали эту фотографию. На ней все они, улыбаясь, сидели на песке. Сашка вспоминала, как в тот день папа играл с ними на отмели, как потом он далеко заплыл, и мама сердилась на него за то, что он заставил ее волноваться. Но Сашка ужасно гордилась папой и мечтала уметь так же хорошо плавать. Она плавала только по-собачьи, и далеко не заплывала — быстро уставали руки.

Еще она помнила вечера в большой комнате, когда папа читал им вслух. Иногда рассказывал всевозможные истории про студенческие проделки во время учебы в медицинской академии, про то, как он познакомился с мамой. Рассказывать он умел невероятно увлекательно, и все слушали его с раскрытыми ртами, а над забавными моментами хохотали до упада.

Сашка помнила, как в начале осени они ездили на их старую, давно не посещаемую дачу. Как после шумных игр, вкусного обеда все лежали под старыми яблонями и смотрели в голубое-преголубое высоченное небо с белыми кучевыми облаками далеко над морем. Облака эти, ярко освещенные солнцем, казались далекими горами, которым надоело сидеть на одном месте, и они решили немного попутешествовать, плывя по воздуху. А в переполненной после недавних дождей бочке плавали съежившиеся золотые листья. Быстро-быстро теплый ветер перегонял их с одного края на другой, заставляя вертеться волчком, сталкиваться друг с другом. А в саду падали яблоки. Тихо-тихо, а потом: дум… дум!.. И лежали они в сохнущей траве, и улыбались сочными румяными боками…

Той осенью папа уехал в Москву.

Они теперь не говорили об этом, но Сашка знала — папа поехал, чтобы попасть на прием к Сталину, которому он уже давно послал письмо, а ответа не было. В этом письме папа спрашивал Иосифа Виссарионовича, почему арестовывают его друзей, убеждал, что они порядочные люди, которые не могут делать ничего дурного стране, в которой живут, которую искренне любят, и обвинять их в злом умысле можно только по недоразумению.

До Москвы папа добрался благополучно, — об этом сообщил в телеграмме. Остановился у тамошних родственников, потом долго пытался попасть на прием к Сталину. В один из дней он ушел и больше не вернулся.

Мама, получив телеграмму, спешно поехала в Москву. Вернулась спустя два месяца, осунувшаяся и без папы. Детям она сказала, что папа пропал без вести, но, возможно, он еще найдется, нужно только верить. Но Сашка услышала ее разговор с Софьей Львовной. Мама рассказывала, что они обили десятки порогов, но так ничего и не выяснили. В одном учреждении им швырнули сверток с папиной одеждой и сказали, чтобы они здесь больше не появлялись для своего же блага.

С того времени прошло почти три года, но они все еще ждали папу.

III

Гулять они всегда не очень любили, а с недавнего времени вообще перестали выходить на улицу. Поначалу мама удивлялась:

— Других детей с улицы домой не затащишь, а вас туда не выгонишь! Идите хоть немного воздухом подышите.

Но заставить их выйти на улицу было невозможно.

Ребята, которые обычно ошивались во дворе, недолюбливали их, а дети Гольденштейн, чувствуя это, отвечали им тем же. С началом войны взаимная неприязнь переросла в плохо скрываемую ненависть. «Немцы» — так их называли во дворе. Ребята при приближении кого-либо из них переставали играть и с мрачным выражением лица провожали их глазами, а потом принимались свистеть и улюлюкать в спину. Хотелось втянуть голову в плечи и убежать, но Сашка, хотя и невольно втягивала голову, потому что знала, что могут швырнуть вслед камнем, шла по-прежнему не спеша. При этом у нее все же подгибались ноги, за что она ужасно на себя злилась.

Такое отношение было очень обидным и, как считала Сашка, несправедливым, — ведь они не виноваты в том, что у них такая национальность. К тому же немцы они только наполовину, и родились в этой стране и говорят по-русски. Немецкий они тоже знали безупречно — он был вторым разговорным языком в их семье, — но ведь об этом дворовые мальчишки не знали. И потом, в этой войне им достается не меньше, чем остальным.

Обострившуюся неприязнь соседей вскоре почувствовала и мама, после чего тоже стала выходить на улицу гораздо реже. По делам добровольно ходила Софья Львовна. Приходила нередко в слезах, которые безуспешно пыталась скрыть от мамы. С каждым днем дворовые ребята становились все злее, чего уж говорить о взрослых, которые не упускали возможности громко отпустить вслед издевательски злобное замечание. Особенно Софья Львовна страдала от дворничихи, которую все звали Макаровна. Невысокого роста, худая, с покрытым множеством морщин желтоватым испитым лицом, вечно грязными волосами, собранными в жидкий хвостик на затылке, казалось, она давно уже стала непременным атрибутом двора, со своей растопорщенной метлой, в огромном запачканном фартуке, в который ее можно было обернуть два раза, и пронзительным голосом, слышным во всех склоках, которые когда-либо случались на улице. Макаровна не упускала случая поиздеваться над Софьей Львовной. Был у дворничихи сын Петя, — десятилетняя копия мамочки. Имея такую же вечно грязную внешность, визгливый голос и на редкость вредный характер, он был еще вор и обманщик. У Вальки он стащил замечательную рогатку, которую тот прятал от мамы во дворе, в дыре под досками старой разваленной беседки.

2
{"b":"588599","o":1}