Вжавшись в холодную землю в глухом закутке окопа, Сашка ждала. Ждала конца. Она уже поняла, что живыми им отсюда не выбраться.

Через полтора часа этот кошмар сменился новым: сотни русских танков вступили в бой. Однако к тому времени немцы справились с первым потрясением и яростно отражали атаку. Солдаты метались по окопу, спотыкаясь о трупы, таскали ящики с боеприпасами, по цепочке передавали команды и данные с наблюдательного пункта на огневые расчеты. Грохот разрывов, ругань, стоны — все смешалось воедино, и казалось, этот бой длится вечность.

Окопы все больше заполнялись телами убитых и раненых. Теперь солдатам приходилось с трудом пробираться сквозь массу неподвижных и шевелящихся тел. И тут Сашка поняла, что просто сидеть и ждать смерти она не может. Втянув голову в плечи и вжимаясь в землю каждый раз, когда снаряды разрывались рядом, она осторожно подползла к раненому, который был ближе. Он был ранен в грудь. При каждом выдохе вместе со стоном и свистом из его раны вырывался воздух, и розовая пена пузырилась на краях разорванной шинели.

Для начала Сашка достала из сумки раненого бинты и, смотав из них бесформенный клубок, заткнула рану. Она не знала, что делать дальше, но то, что она должна была сделать все, чтобы спасти хотя бы одного человека, ей было ясно. Оглядевшись вокруг и поняв, что ей не на кого рассчитывать, Сашка взобралась на край окопа и, вцепившись в воротник шинели раненого, попыталась вытащить того наверх. Но сил не хватило. Передохнув с минуту, Сашка попробовала еще раз, но снова безрезультатно. Слезы бессильной ярости навернулись ей на глаза.

— Куда ты? — внезапно раздалось над самым ее ухом.

В испачканном кровью, грязью и копотью изможденном человеке Сашка с трудом узнала майора Кеммериха.

— В госпиталь, раненого… Не могу затащить.

На мгновение майор задержал на ее лице испытующий взгляд.

— Какой госпиталь?.. — начал было он, но через мгновение махнул рукой и, подхватив раненого под колени, помог Сашке вытащить его из окопа.

— Вон туда, — он махнул рукой, указывая направление, и, прихрамывая, побежал вдоль осыпающихся стен окопа.

Сашка кивнула и, упираясь ногами в осыпавшуюся землю, поволокла раненого.

Понятное дело, она взяла на себя трудно выполнимую задачу, но именно это и помогало ей двигаться вперед. Потому что она не могла постичь, не хотела верить в обреченность фразы Кеммериха, сказанной тогда, в блиндаже, после смерти русского летчика: «Так не может быть». И Сашка видела, что теперь своей решимостью она впервые поколебала и его веру в собственное бессилие, которую он прятал глубоко в своем сердце.

Раненый был невероятно тяжелым, и от усталости Сашка давно уже не чувствовала ни рук, ни ног, но пока ее пальцы могли сжимать воротник его шинели, она продолжала упираться в мерзлую землю и ползти вперед метр за метром.

Через некоторое время раненый снова начал стонать. Вконец измученная Сашка остановилась, чтобы дать отдохнуть ему и себе. Вокруг рвались снаряды, пули с жужжанием вспарывали землю. Сашке не было страшно — ведь самым главным ее желанием сейчас было спасти человека. А что в этот момент может быть страшнее смерти этого человека?

Немного отдышавшись, Сашка поправила бинт на груди у раненого и впервые внимательно взглянула ему в лицо. Перед ней с искаженным от боли посеревшим лицом лежал Миллер.

В одно мгновение ей вспомнилась картина страшного допроса: русского, сжавшегося под ударами Миллера, брызги крови на стене блиндажа… И вот теперь она властна в жизни или смерти этого человека. Что это, торжество справедливости? Все сходится: однажды проявив изощренную жестокость по отношению к себе подобному, он сам заслужил смерть. И ведь не нужно ничего делать — просто разжать пальцы и оставить его здесь… Сашка на мгновение задумалась. Так что же: жизнь или смерть? Через мгновение улыбка озарила ее грязное худое лицо: конечно, жизнь! Она снова вцепилась в шинель Миллера и продолжила путь.

Однако не успела она преодолеть несколько метров, как сбоку страшно громыхнуло, комьями взметнулась содрогнувшаяся земля и засвистели осколки. Сашка ничком распласталась на земле. Но едва упали последние мерзлые комья, она торопливо подползла к раненому и в этот момент мир закачался у нее перед глазами. Миллер был мертв — осколок снаряда вонзился ему в висок, и струя темной крови заливала его волосы.

И тогда чувство страшного горя наполнило сердце Сашки. Неужели Кеммерих прав и иначе быть не может? Ведь она нашла в себе силы отступиться от ненависти и жажды мести, уступив состраданию и преклонению перед человеческой жизнью! Тогда почему зло и горе в очередной раз торжествуют?..

Сидя над телом своего врага среди разрывающихся снарядов, она так остро чувствовала несправедливость этого мира, что это раздирало ее сердце. Она не могла верить в то, что мир так страшен, но лежащее перед ней мертвое тело Миллера доказывало обратное. Поэтому впервые за два года она плакала от отчаяния.

Прошло немало времени, прежде чем Сашка решила возвращаться. Хотя уже стемнело, бой не утихал. Напоследок она снова поправила бинты на груди у Миллера, после чего, секунду поколебавшись, заставила себя прикоснуться к его остывшим векам и закрыть глаза, обращенные в тусклое небо.

Пустившись в обратный путь, Сашка вскоре поняла, что заблудилась. Она не узнавала местность — земля была сплошь исковеркана воронками от снарядов. Сизая дымка обволакивала все вокруг, и Сашке вдруг стало спокойно: весь мир съежился до размеров этого истерзанного поля, и казалось, что за границами порохового тумана — край света. И вот сейчас, с минуты на минуту, те, кто стреляют здесь друг в друга, с ужасом поймут всю глубину своей беззащитности перед пустотой за краем. И на фоне этого открытия война покажется им такой фантастической нелепостью, что они, побросав оружие, в страхе вцепятся друг в друга, как мальчишки на шатком плоту в заросшем ряской темном пруду, с одним только стремлением — удержать равновесие и не опрокинуть этот хлипкий, истерзанный ими мир туда… В никуда…

Видения и мысли менялись. Теперь всполохи взрывов впереди казались Сашке далекими кострами, которые развело бесчисленное племя путников, остановившихся в степи на ночлег. Костры то затухали под резкими порывами ветра, то разгорались с новой силой, неровным светом озаряя тьму. А в такт этим всполохам гулкий грохот отражался от сердитого неба, и любопытные звезды испуганно вздрагивали, рискуя холодными искрами осыпаться на черную, в скорби уснувшую землю.

Сашка ползла между ямами, рытвинами, разбитыми орудиями и трупами, с трудом передвигая окоченевшие руки и ноги, не отдавая себе отчета в том, что за минуту преодолевает от силы метр пути. Странное любопытство разбирало ее. Сашке вдруг стало казаться, что все вокруг ненастоящее. Мало того, вполне возможно, что все это ей снится. И на самом деле она — вовсе даже и не она. Вот сейчас она проснется и окажется каким-нибудь мальчишкой или вообще взрослым человеком, и подивится тому, какой длинный, страшный и тоскливый сон ей приснился про девочку Сашу. И, сунув ноги в стоптанные шлепанцы, в растерянном недоумении поплетется на кухню, где пронзительно-радостное утреннее солнце сияющими полосами лежит на столе и дощатом полу, отражается в сверкающих брызгах масла вокруг сковороды, на которой жарятся сладко-ароматные сырники. А умывшись и позавтракав, выйдет в знакомый двор, где тополя сонно шелестят листвой и бродячие кошки, свернувшись, спят у входа в террасу сердобольной старушки в ожидании очередной порции рыбьих голов, зашагает по знакомой улице мимо грохочущих трамваев и спешащих куда-то людей… А придя в школу или на работу с болезненным нетерпением займется привычными делами, чтобы поскорей забыть об этом сне, как стремятся забыть о боли, причиненной другу.

Эта мысль настолько занимала Сашку, что она не сразу поняла, что добралась до развороченного снарядами окопа, который оставила несколько часов назад. Добралась, чтобы увидеть, что живых здесь уже нет.