Звездочеты шаха подметили: Шах-Зада является одной из самых красивейших и несущих удачу звезд во всей Солнечной системе. Они вычислили, что шах скоро покорит сердце Шах-Зады, а она, в свою очередь, поможет ему покорить весь мир. Верные слуги шаха выискали эту женщину невиданной красоты в одной из провинций Табасарана через небесные звезды. Когда они дарили ее шаху, не могли знать, покорится ли она шаху! В состоянии ли шах укротить ее, подчинить ее сердце себе? Ведь говорят, она часто и свободно общается с мечом, посланным табасаранам Небесами, Небесным камнем, как с живыми существами. В Табасаране и Дербенте ходят разговоры, что они оберегают ее даже от гнева шаха, и она знает, как обезопасить, усмирить их, сделать покорными шаху. А шах с их помощью завоюет весь мир и бросит к ее ногам.

Шах-Зада упорно не покорялась воле Властелина Вселенной. Для ее усмирения были привлечены астрологи, маги, ясновидицы, шаманы со всего Ближнего Востока. Никто из них не смог подступиться, размягчить сердце восточной красавицы. Она у себя в шатре сутками не сходила с тахты, плакала, рвала на себе волосы, срывала с себя дорогие украшения, которые на нее надевали служанки шаха, и разбрасывала их по полу. Один раз даже сделала попытку повеситься. Она уходила от всех уговоров шаха. Терпение шаха, наконец, иссякло. Гаремный евнух-казначей по поручению Властелина Вселенной перевел Шах-Заду во дворец шаха, находящийся в крепости Нарын-кала. Он заточил ее в темницу, пытаясь сломить ее волю и растоптать ее любовь к родине.

Каково же было удивление шаха, когда на следующий день Шах-Заду застали в лагере шаха, у себя в шатре. Как она вызволялась из зиндана, для шаха и его слуг осталось неразгаданной загадкой. Когда люди шаха не смогли усмирить строптивую горянку, шах сам взялся за ее воспитание. Своим рабыням он приказал привязать ее голой к ложу шаха. Рабыни исполнили его волю. Пленница порывалась высвободиться из уз сыромятной кожаной веревки и беспрерывно плакала. Она находилась на грани умопомрачения. Поздно ночью к ней в спальню прокрался шах. Она не поддавалась, плакала, кричала, что она беременна. Но шах был непреклонен – набросился на нее, изнасиловал…

В ту ночь она, ничего не тая, рассказала шаху все о себе и Мирзе Калукском. Но даже это не изменило решение шаха. Он сказал: «Теперь ты будешь принадлежать мне!». Шах не стал наказывать ее, как в таких случаях поступал с другими пленницами, обманувшими его надежды, а наоборот, полюбил новой, всеобъемлющей любовью.

С той ночи, поруганная шахом, Шах-Зада потеряла всякий интерес к жизни. Для нее день превратился в ночь. Шах на первых порах ликовал: он в любое время без всякого сопротивления мог обладать ее телом. Он вел себя так, будто позабыл о существовании других наложниц в своем гареме. Каждую ночь он, словно завороженный, шел в шатер Шах-Зады. Шах чувствовал: с момента сближения с ним она отреклась от своего тела, но в свою душу лезть ему не позволяла. Шах ждал от Шах-Зады не такой покорности, не такого самоотречения. Ему нужна была вся Шах-Зада. Он каждый раз шел к ней с нетерпеливым желанием сломать ее, подчинить ее душу себе. И каждый раз уходил от нее с опустошенным сердцем…

У дверей шатра шаха, привалившись спиной к стене, стоял караульный. Он сладко похрапывал, опираясь на древко копья, и время от времени машинально отгонял рукой от своего лица назойливых мух и слепней. Вдруг караульный вздрогнул, испуганно вытаращил глаза, задрожал, длинное копье с широким блестящим наконечником выпало из его рук. Он в ужасе застыл: перед ним в страшном гневе, весь красный, стоял сам Надыр-шах. Один, без караула, без личной охраны, без сопровождения ханов и военачальников! Караульный под его грозным взглядом опускался все ниже и ниже, упал на колени, обмочился и заплакал.

Надыр-шах резко наклонился, сорвал с караульного кожаный шлем; резким круговым движением повернул его лицом к себе, тыльной стороной руки наотмашь два раза хлестко ударил по щекам.

– Встать, собака!

Караульный вскочил, попятился и со смертельным страхом в глазах уставился на шаха.

– Предатель несчастный! Так ты охраняешь покой своего шаха?! Беги в шатер к кала-беку[8], донеси до него волю шаха! Пусть он двадцать раз отстегнет тебя нагайкой, а потом и бросит в яму! Да, пусть усиливает охрану у моего шатра! Пусть стоят десятки, сотни нукеров из моей личной охраны! Быстро, быстро! Слышишь, осел?!

Караульный словно испарился.

Через минуту у входа в шатер шаха стояли пять десятков нукеров. Шах, не замечая усиленную охрану, то входил, то выходил из своего шатра. Он искал то, чего найти было почти невозможно – душевной покорности Шах-Зады. То, что он искал здесь, было намного сложнее успеха в любой военной операции. Его душа болела, и от этой болезни он не находил исцеления.

Пустой, обтянутый изнутри красным шелком шатер казался ему огромным, холодным и чужим. Он сел у погасшего очага, кочергой ковырнул кучу серого пепла – в нем не было ни одной живой искры, которая бы обогрела его душу, дала надежду его мечущим мыслям. Глухое, томящее раздражение колючим комом нарастало в нем. С озлоблением думал он о Шах-Заде с податливым, как упругое тесто, телом, но недоступным и мстительным сердцем.

– Что за женщины живут в этих диких, неприступных горах?! – вдруг заорал шах, с размаху бросил кочергу в упругую войлочную стенку шатра и проткнул его насквозь. – Они светлы, как звезды, красивы, как белые розы! Но вместе с тем горды, неприступны, непокорны и тверды, как их горы!..

С того дня, как коварный колдун Мерден на берегу Рубас-чая застал врасплох Мирзу Калукского и выкрал Шах-Заду, она сникла, гасла, как свеча, чахла, как трава в знойной степи. Опустела ее душа, свет померк в ее глазах, окаменело ее сияющее луной лицо. Она сутками стояла на коленях в молитве, прося своей смерти у Аллаха, или сидела у окошечка шатра, долго думая, и бесшумно плакала по ночам.

Мирза, сильный, красивый, нежный, светлый, как солнечный блик на поверхности горной речки, за трое суток совместного пребывания перевернул ее душу. Когда она полюбила, поверила в него, стала перед ним раскрываться, как дикий цветок, дав силу, целебную влагу любви, ее бросили в кипящий котел бесконечных страданий, горя и слез.

Одно утешение предостерегало пленницу шаха от самосуда: под сердцем она несла ребенка, зачатого от Мирзы Калукского. Она родила сына в гареме шаха. Улучив момент, переправила сына тайными тропами к сестре Мирзы, на их стойбище.

«Я дочь бека, но, как рабыня, привязана к шатру ненавистного шаха, – по ночам причитала Шах-Зада. – Я его бессловесная наложница, я обезличена, как скот в его стойле. Мирза вдалеке и находится по ту сторону баррикады. Он, возможно, даже не представляет, где я могу находиться. Даже если он знает, из гарема шаха мне обратной дороги нет. А если он вызволит меня из этого плена, после такого позора я наложу на себя руки. Кому нужны объедки после трапезы степной гиены? Шакал и тот от них отвернется. А Мирза – горный барс! Он предпочитает только самое свежее «мясо», пахнущее горными травами. Мясо газели, к которому прикоснулась гиена, подборщица падали, начинает вонять. Протухшее мясо газели отгоняет барса, подобного Мирзе Калукскому, но приманивает к себе подборщиков падали. А таковым является Надыр-шах. Сегодня я стала искалеченным музыкальным инструментом в коллекции шаха, оборванной струной на его сазе! В моем положении надо искать не встречи с сыном и Мирзой, а скорой смерти. Иначе, своим позором навлеку тень на них. Хотя… хотя есть крохотная надежда на мое высвобождение из темницы шаха. В последние мгновения расставания Мирза поклялся найти меня. Где он меня найдет, в гареме шаха?! Дорога в его гарем всем мужчинам, кроме ненавистного гаремного евнуха, закрыта. Я пропала, навеки пропала…» – И Шах-Зада навзрыд заплакала…

Надыр-шах чувствовал, что непреходящая злость захлестывает всю его душу. Он вскочил с тахты, запахнул халат, затянул пояс, сделал несколько неуверенных шагов в сторону шатра Шах-Зады, но на полпути остановился. В эту минуту шаху никого из своих жен и наложниц, кроме Шах-Зады, не хотелось видеть. А Шах-Зада не то, что понять или согреть его душу – даже видеть не желает. Развернулся и направился в шатер, где он сегодня собирался созывать военный Совет.