– Из кой деревеньки притащился?

Иванка помышлял, было, наречь свое село, но вовремя спохватился: человек он беглый, а вдруг земский староста сыск учинит, и тогда беды не миновать. Почему-то ухватился за название села, кое он услышал в рыбном ряду.

– Из Угожей.

– Т-эк, – протянул Курепа и завертел головой. Многих мужиков из Угожей он ведал в лицо. Увидел одного неподалеку, поманил мясистым пальцем к себе.

– Калачей закупил? – и указал рукой на Иванку. – Угостил бы соседа. Оголодал, чу, прытко.

Хитер был Курепа!

– Какого еще соседа? В глаза не видывал.

– Как это не видывал, мил человек? В Угожах живешь и сосельника не знаешь. Угости, не будь скаредой.

– У меня, чай, Демьян Фролович, буркалы не в гузне таращатся. С какого рожна я буду чужака калачом потчевать? У самого семеро по лавкам.

– Т-эк, – вновь протянул Курепа, но теперь уже глаза его стали едкими. – Облыжник¹¹²! Уж, не из воровских ли людей?

– Побойся Бога, староста.

А Курепа запустил пятерню в бороду. Не чисто дело! Седмицу назад разбойный люд торговый обоз обокрал, что шел лесной дорогой на Москву. Пятуня же в лесах бортничеством промышляет. Не знается ли он с лихими? Вот и этот, неведомо откуда пришедший детина, не случайно бортника выкупил. Темное дело!

Кивнул ярыжке:

– Кличь стрельцов.

Служилых далеко искать не надо: четверо шныряли по торгу.

– Взять облыжника – и в Губную избу!

Иванка осерчал:

– Спятил, староста. Никуда не пойду!

Оттолкнул могучим плечом одного из стрельцов, и тот аж о правежный столб ударился.

– Царевых воинов бить?! – взвился Курепа. – Вяжи лиходея кушаками!

Но связать Иванку было не так-то просто: вмиг раскидал стрельцов. Те озлились, вдругорядь угрозливо набежали с бердышами¹¹³.

– Зарубим, собака!

К стрельцам метнулась Настенка, клещом вцепилась за древко бердыша.

– Не трогайте моего мужа!

Тут и Сусанна подала свой голос:

– Мой сын ни в чем не повинен. Отпустите его, ради Христа!

– Разберемся, женка. Губная изба любой язык развяжет.

– А с бабами что?

– И баб в Губную. Никак, лихая семейка. Кнут – не Бог, но правду сыщет.

Молодой воевода Третьяк Федорович Сеитов был назначен в Ростов Великий Иваном Грозным из московских «городовых» дворян. Не смотря на молодость (не было и двадцати) был умен и деловит. Полагал свое назначение в град на Неро щедрым подарком царя: не каждый московский дворянин мог похвастаться воеводством, тем более таким, как Ростовским. Богатый торговый город (даже с заморскими странами торгует!), богатейшая епархия, да и само место завидное. Ни под ливонцем сидеть, ни в Диком Поле под ногайскими и крымскими ордами. Ростов Великий далек и от ляхов и от степняков.

Но дел у воеводы – невпроворот! Под его началом огромный уезд. Успевай выполнять царский наказ: дотошно смотреть за государевой казной, за порядком в уезде, упреждать воровство, убийства, грабеж, кормчество¹¹⁴, распутство, творить суд и расправу… Одним словом, ведать свой уезд «во всяких государственных и земских делах».

Еще год назад Третьяк Сеитов мог взлететь по служебной лестнице чуть ли не на самый верх. Как-то в Москве его заприметил сам царь Иван Васильевич. Оглядел со всех сторон и молвил:

– Благолеп, зело благолеп…Завтра в опочивальню свою зову. О делах потолкуем… Малюта тебе путь укажет.

Малюта Скуратов сразу смекнул в чем дело, а вот молодой дворянин ничего не понял, хотя и воспылал небывалой радостью: сам великий государь к себе приглашает.

Малюта же (жестокий, но прозорливый палач) отнесся к поручению царя с раздражением: царь подыскивает себе нового прелюбодея, и коль юный красавец согласиться им стать – ожидай в Кремле очередного царского любимца¹¹⁵. Но того Малюте не хотелось. Достаточно и Федьки Басманова (сына боярина Алексея Басманова), кой и без того чересчур нос задирает. Но именно Федька и должен оказать помощь начальнику Сыскного приказа.

В тот же день Малюта встретился с Басмановым. Тот, после рассказа Малюты, сразу взбеленился:

– Не хочу того, Григорь Лукьяныч! Своими руками задушу Сеитова!

– Понимаю тебя, Федор. Но коль ты не желаешь, чтобы Третьяк стал прелюбой царя, надо действовать похитрее… Он должен явиться в почивальню государя.

– Совсем не понимаю тебя, Григорь Лукьяныч. Чего ж тут хитрого?

– Выслушай и во всем доверься мне.

Басманов выслушал и хлопнул в ладоши.

– Мудрен же ты, Григорь Лукьяныч!

Малюта немешкотно отправился к дворянину Сеитову.

– Уже царь к себе кличет?

– Завтра к царю явимся, а пока потолкуем с глазу на глаз… Поведаю тебе о государственной тайне, и коль где-нибудь язык высунешь, самолично тебя на кол посажу.

Услышав, по какой надобности он потребовался царю, Третьяк побледнел.

– Хоть сейчас голову руби, но того делать не буду!

– Вот и ладненько. Но царев приказ я обязан исполнить. Я приведу тебя к великому государю. Другого выхода нет. Не таращи глаза. Ты скажешь царю то, что я тебе укажу…

Когда ласковый царь позвал Третьяка на свое ложе, тот, густо покраснев, пролепетал:

– Прости, великий государь… Недосилок я в оном деле. Надо мной даже сенные девки смеются.

– Жаль, – огорчился Иван Васильевич. – И телом ладен, и лицом красен… Облачайся.

Сеутов суетливо облачился и, низко кланяясь, попятился к сводчатым дверям.

Подозрительный царь даже в таком случае не преминул сказать:

– Но ежели услышу, что хоть одна девка от тебя забрюхатела, на сковороде зажарю… Погодь. Чтоб домыслов не было, по какой надобности ты был вызван к государю, посылаю тебя поутру в Разрядный приказ¹¹⁶. Будет на тебя моя царская грамота. Отправишься воеводой в Ростов. Бывший – недавно крепко занемог и преставился.

Когда Третьяк Сеитов приехал в Ростов, то изведал, что «бывший» воевода, князь Лобанов Ростовский никогда в недуге не был. Его, как доброго знакомца Андрея Курбского, схватили опричники и бросили в Опальную избу. Но долго Лобанов на воде и хлебе не сидел и был удален в монастырь, что на дальних Соловках.

Третьяк Сеитов долго не мог прийти в себя от посещения почивальни царя, и даже сейчас, когда он ехал верхом к Приказной (Съезжей избе), при воспоминании о встрече с государем, его охватывал озноб. Он едва не превратился в наложника царя. На Москве давно ходили слухи, что Иван Васильевич не только охотник сенных девок и юных боярышень, но и …

У Третьяка язык не поворачивался высказать охульные слова о великом государе, покорителе ханств Казанского и Астраханского, победителе многих городов в первые годы Ливонской войны, устроителе бесчисленного числа храмов и монастырей.

Вот и Ростов им не забыт. В 1552 году рать из Москвы на Казань шла через Ростов. Царь уже ведал, что в городе находится один из самых древних монастырей северо-восточной Руси – Авраамиевский.

Иван Грозный, собравшись в поход на Казанское ханство, заехал в Ростов и взял с собой жезл из монастыря, рассчитывая на его чудодейственную силу.

Осенью 1552 года Иван Грозный окружил Казань. После длительной осады и упористых боев Казань пала. После ее взятия, царь возвел в Москве диковинный по своей красоте храм Василия Блаженного, а в Ростове Великом появился его «младший брат» – Богоявленский собор. До шестнадцатого века в монастыре не было каменных построек. Лишь по повелению Ивана Грозного в 1553 году «на победу и одоление Казанского царства» возведен каменный, пятиглавый Богоявленский собор. Это была своего рода царская благодарность обители за ее «чудесный» жезл, способствовавший покорению «неверных».