– Как ты, Оська?
Всё лицо парня было разбито, глаз не видать. С трудом выдавил:
– Ничо… Тебя не осрамили?
– Не успели, нехристи.
– Слава Богу.
– Ты молчи, Оська. Ишь, как поиздевались, ироды треклятые! Ни ногой, ни рукой не шевельнуть. Помогу тебе, бедолаге.
Обтерла кровь с лица, посидела чуток, а затем подняла парня на ноги.
– Обними меня за плечо, и пойдем полегоньку.
Оська едва ковылял, но душа его пела. Он давно заглядывался на соседскую девушку, но никаких надежд на нее не лелеял. К такой красной девице даже парни справных мужиков сватаются, а его отец – самый захудалый крестьянин, у него в сусеке даже мыши перевелись. Где уж там о Сусанне мнить? Да еще – рябой, и ростом с пенек. Не видать тебе, Оська, пригляды, как собственных ушей.
Мужики, изведав о бесчинстве холопов, направились к дворянину Коротаеву. Тот долго не выходил, наконец, чинно подошел к воротам, выслушал речи крестьян и посулил нещадно наказать повинных.
Мужики уверовали и вернулись в избы. А дворянин лишь посмеялся над смердами.
За неделю до Покрова Свадебника18 дочь молвила отцу:
– Ты меня, тятенька, другой год сватаешь, но никто мне не мил.
– Других женихов у меня нет. Аль тебе прынца заморского? Так я еще ковер-самолет не смастерил.
– Далече искать не надо, тятенька. Я за Оську пойду.
Матвей аж рот раззявил.
– Умишком помешалась, дочка. Самого неказистого парня предпочла!
– С лица не воду пить. Он добрый и работящий, и меня от сраму спас.
– На Оську благословения не дам!
– Тогда в вековухах останусь! И слово мое крепкое, тятенька.
– Да уж ведаю твой норов.
День кумекал Матвей, другой, а на третий пошел к соседу.
Пока был жив отец, Сусанна и блаженный от счастья Оська беды не ведали. А когда Матвея на рубке барского леса древом на смерть пришибло, начались всякие напасти. Вскоре мать Богу душу отдала, первенец Мишутка в пруду утонул, а затем и корова пала. Остались молодые, чуть ли не у разбитого корыта.
Вскоре Ванятка народился. Многие дела легли на плечи Оськи. Он усердствовал до седьмого поту, но силенок его не хватало. Маломощным был Оська. Другой мужик за час управится, а Оське и дня мало. И тогда, забыв про ухваты и зыбку, оставив избу на старенькую тещу, Сусанна сама за дела принялась. И на соху налегла, и за литовку19 схватилась… Всё-то у ней ладилось. А когда Ванятка подрос и он стал заправским помощником. Чуть стало полегче. Зато господа-баре наседали, старясь выжать из крестьян все соки. Только Юрьевым днем и спасались…
Кое-как пережили зиму, а как нагрянул Егорий Вешний20, тиун в избу.
– Надо бы, Оська, на барской пашне подсобить.
– Дык, милостивец наш, Федор Иваныч, два года сулил меня не пронимать. На своем наделе горбачусь.
– А кто тебе жита дал? Кто овсом снабдил? Кабы ни Федор Иваныч, околевать бы тебе, Оська. Допрежь на барском поле с лошаденкой походи, а засим и за свой надел примешься.
– А вдруг поморок21 навалится? Доводилось!
– Не ведал я, Оська, что ты моего барина так отблагодаришь. Он к тебе с милостью, а ты от него рыло воротишь. Завра же отправляйся на барское поле!
В голосе Фалея прозвучала угроза.
– Будем на поле, Фалей Кузьмич, – молвила Сусанна. Поняла, что спорить с тиуном – из блохи голенище кроить. Она еще в тот зимний вечер догадалась, что не напрасно Годунов сыпал щедротами. Вотчина у него скудная, мужиков – на пальцах пересчитаешь, каждый – на вес золота. Даже холопы на сторону глаза вострят. Еще в Грачовник22 сбежал с господского двора Минька. (Не зря теплой шапкой обзавелся).
Всю неделю пахали барское поле, а когда за свое принялись – типун Оське на язык – поморок и в самом деле навалился. Дождь льет и льет! И не день и не два, а другую неделю.
Оська лицом почернел.
– Все сроки уходят. Без хлебушка останемся.
Мужики повалили в храм к батюшке Никодиму. Заказали молебен. Батюшка со всем церковным причтем23, пошел кадить поле, но кадило вскоре замокло, дым иссяк, а батюшка, весь промокший до нитки, всё молил и молил Господа ниспослать погожие дни.
А на другой день и впрямь проглянуло солнышко. Довольные мужики, собрав батюшке «гостинчик», кинулись на свои пашни. Но земля-матушка промозглая, и сохи и лошадки вязнут. Надо бы денька три хорошего солнышка, но и без того сроки уходят. С Егория-то уж две седмицы миновало. Тужились мужики, рвали лошаденок и костерили барина:
– Сам-то в вёдро24 отсеялся, а мы – в самую разгрязь. Дьявол кривой!
Оська налегал на соху, задыхался и, обессилено, падал на колени.
– Лошадь веди, – пожалела муженька Сусанна. – А я за соху встану.
Но Оська замотал кудлатой головой.
– Сам как-нибудь… С роздыхом.
Оська стыдился мужиков: и без того насмешничают.
– С твоим роздыхом нам и седмицы25 не хватит.
Сусанна решительно бралась за соху, а понурый Оська тянул за узду Буланку.
Мужики поглядывали на бабу-оратая26 и одобрительно говаривали:
– Клад Оське достался. Никакому заправскому мужику не уступит.
– И как токмо за такого недосилка замуж пошла? Ни рожи, ни кожи.
Никто не ведал причину диковинного замужества Сусанны. А та всегда жалела Оську – за не остывающую любовь и мягкий нрав. Понять ли мужикам неизведанное бабье сердце?
Ванятка всё приглядывался к работе матери, а затем, когда сели ненадолго кусок перехватить, вдруг неожиданно молвил:
– Дозволь мне, матушка, за сохой походить.
– Да ты что, Ванятка? По такой-то земле?
– Дале взлобок идет. Там земля посуше. Дозволь!
Сусанна придирчиво (словно в первый раз) оглядела сына. Рослый, крепенький, давно уже во многих делах помощник, но за сохой ходить – надо особую сноровку иметь. Сможет ли?
– Не осрамишь зачин?
– Буду стараться, маменька. И ты, батя, не тревожься. Веди себе покойно Буланку.
Оська перекрестился на шлемовидные купола сельского храма.
– Не подведи отца, Ванятка.
Сын, следуя примеру отца, поплевал на сухие ладони, взялся за деревянные поручни сохи и тихо произнес:
– С Богом, батя.
Оська взялся левой рукой за узду, ласково прикрикнул на лошадь:
– Но-о-о, Буланка. Пошла, милая!
Лошадь всхрапнула и дернула соху. Наральник27 острым носком легко вошел в черную землю и вывернул наружу, перевернув на прошлогоднее жнивье (бывший хозяин надела в бега подался) сыроватый пласт.
Оська продолжал ласково понукать Буланку, коя тянула старательно, не виляла, не выскакивала из борозды. А Ванятка размеренно налегал на соху, зорко смотрел под задние ноги лошади, следя за наплывающей, ощетинившейся стерней, дабы не прозевать выямину или трухлявые останки пня, оставшиеся после былой раскорчевки.
Соха слегка подпрыгивала в его руках. От свежей борозды, от срезанных наральником диких зазеленевших трав дурманящее пахло.
Тяжела земля! Соленый пот выступил на лице Ванятки, но он всё налегал и налегал на поручни, не слушая возгласа матери:
– Передохни, сынок!
Не передохнул до конца загона. Вот тогда-то выпрямился и оглянулся назад. Борозда протянулась через всё поле прямой черной дорожкой.
Оська посветлел лицом.
– Молодец, Ванятка!
