Крестный Ваурус с женушкой все чаще сидели в своем уголке — они не привыкли находиться среди такого множества случайных людей, постоянно видеть на столе бутылку. Супруги ничего не говорили друг другу, хотя обоих терзало одинаковое предчувствие: если Винцас с женой будут кутить и дальше, долг свой им никогда не выплатить.

Приход уже называл таузайского Каняву пьющим — пока не пьяницей, нет: в пьяном виде его никто не видел, но пьющим — когда угодно и где угодно. Не по душе это пришлось старому настоятелю, и все же Винцентасу он ничего не сказал: свое непотребное поведение Винцасу удавалось скрашивать ореолом другой славы — Робинзона, трудолюбца, начинателя.

К тому же, как бы там ни было, Канява был единственным в приходе прогрессивным хозяином, просвещенным гражданином. Вечно этот неугомонный человек придумывал что-нибудь из ряда вон выходящее: то новое орудие для обработки земли невесть откуда привезет, то отборные семена или искусственные удобрения.

Вся округа сбегалась поглядеть, как пашут плугом, как веют веялкой или жнут жаткой рожь. И уважение к Каняве возрастало с каждым разом. Никто пока не осознавал, что если в лесу и на стройке первенство держал Винцас, то в хозяйстве главенствовал по существу Антанас. За его плечами был опыт хозяйствования в деревне. На долю же хозяина Винцаса оставался лишь почетный титул.

Ну, а что касается питья, то кто ж не пил? Пожалуй, один Ваурус и был трезвенником да покойный отец Винцаса, царство ему небесное. К тому же Канява приглашал в собутыльники священников — господ, не кого-нибудь, и это многое меняло. Ладно еще, что хоть пили в меру. Настоятелю не доводилось на своем веку слышать о распущенных парнях, которые бы намеренно употребили большую «дозу», чтобы напиться.

Канява был молод, еще очень молод, однако уже четвертый год ходил в дядях; он вошел в эту роль и даже погрузнел, как и подобает дяде; Винцас отличался от остальных мужчин кряжистым телом и розовой кожей шеи и лица. А это очень хорошо сочеталось с его светлыми волосами. Теперь Винцентас Канява был красив мужской красотой, как когда-то жениховской; словом, такого только господином и называть. И когда скончался глава духовного братства, староста прихода, настоятель предложил избрать новым главой господина Каняву из деревни Таузай.

В тот же миг всеми овладела зависть.

— Что? Этакого, извините за выражение, сопляка, сразу сделать первым прихожанином? Разве нет у нас степенных стариков?

Но когда дело дошло до выдвижения кандидатов, оказалось, что все они по сравнению с Канявой выглядели самыми настоящими невеждами, безграмотными простолюдинами, и больше никем. А господина Каняву хоть с самим исправником на одну доску поставь. И братство сделало Каняву первым гражданином своей маленькой республики. Так двадцати девяти лет от роду Канява достиг самых высоких по деревенским понятиям вершин. А это было неслыханной вещью.

Хорошо еще, что, живя за спиной Антанаса, Винцас находил все больше времени для отлучек из дому. В то время, когда он хозяйничал в местечке, Антанас с неменьшим успехом управлялся по дому. Никто не мог сказать, что дома он не такой же господин, как его хозяин. Сейчас он был похож на породистого бугая: откормленный, толстомясый, с могучей шеей, с легким прищуром глаз, будто его пощекотали за ухом перед тем, как снять ярмо, и теперь он отдыхал и оглядывал свою крепко сбитую самочку.

Входила в тело и Уршуля, которая не была обременена ни детьми, ни работой. Отношения с мужем у нее были хорошие, хотя не такие романтичные, как вначале. Сейчас супруги представляли собой пару самцов, необходимых друг другу и вполне удовлетворяющих друг друга. Расставания, будь они долгими или покороче, не печалили их больше и не заставляли выглядывать в окно: придет с опозданием, когда закончит все дела.

Забот у Винцаса Канявы и впрямь было невпроворот. Настоятель, старея, совсем одряхлел, перестал общаться с людьми и дела окончательно забросил.

— Вот умрет настоятель, который, почитай, шестьдесят лет управлял таким огромным приходом, и заварится каша. Иди знай, сколько у него, бессемейного, своих денег было, сколько у чужих под опеку взял. А когда забирать их придется, неизвестно будет, с какого конца и начинать… — так рассуждали те, что не были связаны с настоятелем никакими обязательствами. Другие пока не жаловались на какие-либо недоразумения. Покуда не было банка, вклады, или, точнее говоря, сбережения находились под его началом; но стоило таковому появиться, как настоятель тут же избавился от денег, открыв каждому лицевой счет и растолковав, как в дальнейшем самому копить сбережения и обходиться с ними.

— У меня могут, чего доброго, украсть, зато банку вы увеличите оборот, и за это он расплатится с вами процентами.

И все остались довольны.

Как-то раз, когда Канява появился в местечке, перед ним неожиданно вырос служка из костела.

— Сказывают, наш дедок ксендзок вот уже который день хворает и с постели не встает. Говорит, хочет с господином старостой увидеться.

Господин староста, бросив все дела, отправился к своему принципалу, исполненный решимости даже пылинки с него сдувать, сделать все, что потребуется. Он чувствовал себя в долгу за то, что его так высоко вознесли и прославили. К тому же, как ни крути, на его совести лежала вина перед многоуважаемым духовным пастырем и своим престарелым воспитателем — двумя патриархами прихода — за легкомысленную жизнь, которую он вел. Винцас понимал, что бесцельно прожигает жизнь, и от этого ему становилось тошно. Выпил тут, выпил там, выпил вчера, выпил сегодня, выпил с викарием, выпил с алтаристом. В конце концов уж слишком это однообразное, никому не нужное занятие.

— Господин староста… Сын мой… Завтра-послезавтра меня не станет. Да и кому я нужен, если, кроме этой комнатушки, у меня ничего нет? Вот подготовил я отчет господу богу, высшему своему принципалу, только вряд ли он его устроит целиком. Если тщательно проконтролирует, многое уберется, а переделывать уже некогда. С всевышним все же счеты коротки, хуже будет с людьми: я-то ведь со своим приходом еще не рассчитался. Мне не хочется ничего брать у прихода. Отдавал ему все, что сам получал милостью божьей, как камаяйский ксендз Страздас. Ну, а что мне давали не по принуждению, а за услуги, я откладывал в фонд строительства нового костела в приходе, как это делал вильнюсский прелат Баукис для храма в Науяместисе. В тот же фонд я вносил и случайные пожертвования прихожан. Сколько было этих, сколько тех, не считал, да и нужды не было: все равно ничего с собой в могилу не унесу. Из этих средств набралась приличная сумма, вполне достаточная для того, чтобы построить в деревне неплохой костел. Времени-то уже прошло вон сколько — погляди, как наш старый деревянный храм осами источен, может еще, к стыду прихода, покоситься ненароком. Бери, сынок, да построй новый — от моего имени и всего прихода. Сам бы я с этим все равно не справился…

— А я! — испугался Винцентас. — Да вы шутить надо мной вздумали, святой отец, не иначе. Ну какой из меня строитель храма, коль скоро я только свинарник и слепил?

— Да, но поначалу ты и свинарник не мог построить, а понадобилось — научился. Когда потребуется, и костел возведешь. Ведь не самому-то план придумывать, кирпичи таскать. Ты будешь лишь вдохновителем работ, станешь выдавать на них деньги, а все остальное сделают подрядчики. Твоя же задача будет состоять в том, чтобы деньги, которые я скопил, не пустить на ветер. Я отдаю их, чтобы воздать почести всевышнему, чтобы вызволить из чистилища свою жалкую душонку. (В ад, пожалуй, я вряд ли попаду — думал об искуплении грехов заранее.) Будь бережлив, чтобы на малую толику ты смог сделать многое, и притом хорошо. Ты ведь не старая развалина. Поприглядись, как строят в других городах, полистай книжки про здания. Вот, возьми в подарок так называемую энциклопедию, там много полезного найдешь. По-русски читать умеешь?