― Попробуй это, ― она подходит ко мне, ее просвечивающийся халат развевается за ней, а шпильки босоножек цокают по деревянной палубе. В конце концов, моя няня была неправа. Туфли на шпильках идеально приемлемы для корабля.

Я поднимаю руку в жесте, что не могу принять напиток.

― Не могу, простите. Я сегодня приняла «Ативан», а мне не стоит пить, когда я принимаю таблетки.

― Оу, ― она по-новому смотрит на меня. Изучает меня. Будто пытается увидеть действие таблеток. Но спустя несколько секунд, относит напиток назад к бару и ставит его на каменную столешницу.

Думаю, тот яд, что она выбрала для меня, ей не по душе.

― Ты не любишь говорить, дорогая?

― Как? ― это все, что у меня получается произнести.

― Что как? ― она моргает, глядя на меня.

Я обдумываю свой выбор слов в данный момент.

― Как вы живете в мире с собой, зная, что вы отправили человека убивать?

Я могу сыграть в ее игру.

Ее улыбка исчезает, а челюсти сжимаются.

― Имеешь в виду, Джеймса? Или Тони? Или, может, ты о моей дочери Николе?

Или расположить ее к себе.

― Всех их.

― Это политика Организации, дорогая. Ты точно так же отправишь своих детей. Скоро, ― произносит она, указывая своим бокалом на мой живот.

Или убить ее.

― Я могу сломать вашу шею прямо сейчас.

― Что?

― Просто свернуть ее, что я и сделала с наемником на грязном байке, который пытался украсть Сашу.

― Ты уверена, что знаешь, на какой ты стороне? На чьей ты стороне?

Знакомый звук вращения лопастей вертолета, приближаясь, вклинивается в наш разговор.

― Могу сделать это за то, что вы сделали с ним. Могу…

Я говорю больше и больше, но звук вертолета такой громкий, что крадет мои слова. Но я смотрю ей в лицо, и это все, что мне нужно. Я запомню страх, который она чувствует в этот момент, когда понимает, что недооценила меня. Когда понимает, что наполовину мертвый мужчина в инвалидном кресле не сможет спасти ее, если я решу положить конец ее террористическому правлению.

Яхта раскачивается из стороны в сторону, и она проливает свой напиток, потому что эти каблуки явно неподходящая обувь, и из-за них она спотыкается.

― Харпер, ― Винсент кричит поверх грохота лопастей, хватаясь за края трапа и спрыгивая на палубу. Он пересекает ее и становится между мной и своей матерью. Его волосы растрепаны. По факту, он вообще в беспорядке. Рубашка расстегнута сверху, и на нем нет ни пиджака, ни галстука. Будто он только что выбрался из кровати.

Ублюдок. У него, вероятно, есть девушка в том доме, которая трахает его. Скорее всего, он провел день с ней.

― Идем, ― настаивает он, наклоняясь к моему уху. Его хватка на моей руке ни на секунду не ослабляется. Она жесткая и крепкая. Второй рукой он берет меня за локоть, направляя мимо своей матери, пока мы преодолеваем путь к трапу, ведущему внутрь вертолета.

Ее рука делает выпад вперед, когда я прохожу мимо, и она выплескивает ледяное содержимое своего стакана мне в лицо.

― Прекрати это, ― рычит Винсент, отталкивая ее назад, когда она приближается ко мне.

― Как смеет эта мелочная шлюха говорить мне подобные вещи!

Я ерзаю в стальной хватке Винсента, и мне удается вывернуться достаточно, чтобы прорычать ей:

― Сука. Ты та сука, которая заслуживает сдохнуть, что ты и сделаешь! Я убью тебя! Мать твою, я убью тебя!

Винсент фактически отрывает меня от земли и поднимает по трапу, затем ставит на ноги на третьей ступеньке и приказывает мне забираться внутрь.

Я исполняю. Но мое сердце стучит с бешеной скоростью. И когда меня ведут в вертолет, словно мы в военной зоне, я понимаю, что это не от страха.

Это от ненависти.

Вот как чувствуется ненависть.

Возращение назад к дому занимает всего лишь несколько минут. Мы даже не заботимся о том, чтобы надеть наушники. И по взгляду на лицо Винсента я понимаю, что он не в настроении разговаривать.

Я тоже.

Когда вертолет приземляется, Винсент подталкивает меня, чтобы я быстрее шла, и следует за мной. Он кладет руки мне на плечи и выводит из-под вращающихся лопастей.

Мы не говорим. Просто идем по тропинке к дому, и я жду, пока он откроет для меня дверь и предложит пройти вперед.

― Ты не хочешь рассказать мне, к чему было все это? ― спрашивает, как только мы оказывается внутри.

Я не хочу думать об этом.

― Я устала.

― Очень плохо.

Я смотрю на него с презрительной улыбкой.

― Ага, очень плохо для тебя, если ты хочешь знать. Потому что я не настроена на разговор.

Его челюсти сжимаются, но вместо того, чтобы продолжить схватку, он берет мою руку и ведет по коридору на кухню.

― Что ты делаешь?

― Собираюсь поесть. ― Мы останавливаемся у входа на кухню, и он ищет выключатель. После темноты дома свет кажется ослепительным. Я наклоняю голову и закрываю глаза, будучи слишком истощенной после конфронтации, чтобы заботиться о еде.

― Сядь, Харпер. Я что-нибудь приготовлю.

Я иду к островку из нержавеющей стали и сажусь на стул из такого же материала, когда Винсент шарит по кухне в поисках принадлежностей. Мои ноги так замерзли от металла, что я начинаю содрогаться.

― Я не голодна, Винсент. Я просто хочу пойти в постель.

― Ты очень скоро окажешься в постели. Но сначала мы поедим, ― он пялится на набор кухонной утвари, которую набрал в ящике, а затем ищет что-то еще. ― Скажи мне кое-что, Харпер.

― Что? ― я сердито смотрю на его спину. ― Я вообще не настроена на разговор, ладно? Тебе все равно не понравится ответ.

― Забудь о суке, которой является моя мать, ― произносит он, вытаскивая вафельницу из шкафчика. ― Скажи мне, почему я недостаточно хорош для тебя? ― Он начинает отмерять некоторое количество муки и высыпает ее в миску. И пока он занимается этим, я изучаю его со спины. У него хорошо сложенная спина. Вижу, как работают мышцы под его белоснежной рубашкой. Он прерывает свое занятие, закатывает рукава, а затем вновь продолжает готовку. ― Я выгляжу, как он. Звучу, как он, ― его голос снижается на этом. Глубокий ропот, заставляющий меня сглотнуть. Потому что он выглядит и звучит чертовски похожим на Джеймса. ― Я, черт возьми, милее, чем он. ― После он прекращает готовить и смотрит через плечо. ― Ты должна согласиться с этим.

Я пожимаю плечами.

― Джеймс тоже очень милый.

― Он ― сумасшедший. Все они сумасшедшие. Он ушел в тот первый год убивать и вернулся поврежденным и непригодным для восстановления.

― Ты знаешь, что случилось? ― Я прикусываю губу, неуверенная, на самом ли деле хочу знать.

― Все знают, что случилось.

― Все, кроме меня.

Он молчит, пока взбивает тесто, его движения неторопливые и взвешенные. Будто он приготовил множество вафель в своей жизни и просто знает, что делать. Рецепта рядом тоже нет. Он просто побросал некоторые ингредиенты в миску.

― Ты расскажешь мне?

― Ты правда хочешь знать? ― Он снова смотрит на меня через плечо. ― Я должен рассказать тебе. Тогда, может, ты изменишь свое мнение обо мне и согласишься на эту жизнь.

― Ты захочешь меня, если я соглашусь на нее?

― Я хочу тебя любым способом, каким могу получить, ― он заканчивает смешивать и отставляет миску в сторону, поворачиваясь ко мне лицом. ― Но нечестно брать тебя. Это нечестно по отношению к тебе и ко мне, и нечестно по отношению к нашим будущим детям.

Боже. Он красивый. Я не могу отрицать этого. Он так сильно похож на Джеймса.

― Не думаю, что изменю свое мнение, если буду знать, что с ним случилось. Думаю, это заставит меня любить его еще больше.

― Ха, ― хмыкает Винсент, скрещивая руки на груди. ― Сомневаюсь в том.

― Значит, расскажи. Может, это твой шанс расположить меня к себе.

Он сердито пялится на меня. Его взгляд словно сталь. Холодный и жесткий. Он не выглядит как мужчина, который пытался расположить меня к себе последние пару дней. Он выглядит мужчиной, которого я толкнула через его собственную границу. Будто конфронтация с его матерью была последней каплей.