Я прочел с большим интересом вашу книгу о «Рабочем вопросе». И мне тоже при первом чтении Дарвина бросилось в глаза поразительное сходство его изображения жизни растений и животных с теорией Мальтуса. Только вывод я сделал не тот, что сделали вы. А именно: я считаю, что для современного буржуазного развития величайшим позором является то обстоятельство, что оно в этом отношении не вышло еще из экономических форм животного царства. Для нас так называемые «экономические законы» не являются вечными законами природы, но законами историческими, возникающими и исчезающими, а кодекс современной политической экономии, поскольку экономисты составили его объективно правильно, является для нас лишь сводкой законов и условий, при которых современное буржуазное общество только и может существовать. Словом, это есть отвлеченное выражение, резюме [сводка] условий производства и общения буржуазного общества (Produktions und Verkehrsbedingungen). Для нас ни один из этих законов, поскольку он выражает чисто буржуазные условия, не старше буржуазного общества. Те законы, которые имеют силу более или менее для всей истории, до настоящего времени выражают только такие условия, которые являются общими для всякого общества, покоящегося на классовом господстве и на классовой эксплоатации. К первым принадлежит так называемый закон Рикардо, который не имел силы ни для крепостного строя, ни для рабского строя античного мира. К последним можно отнести то, что есть правильного в теории Мальтуса. Поп Мальтус украл свою теорию непосредственно у своих предшественников, как, впрочем, и все свои остальные мысли. Собственно ему принадлежащего тут ничего нет, кроме чисто произвольного применения им своих двух прогрессий. Сама теория давно уже сведена английскими экономистами к ее разумному размеру. Население оказывает давление не на средства существования, а на средства, необходимые для труда (die Bevölkerung drückt auf die Mittel — nicht der Subsistenz, sondern der Beschäftigung). Человечество могло бы размножаться быстрее, чем это может быть совместимо с современным буржуазным обществом. Для нас это является еще одним новым основанием для того, чтобы объявить это буржуазное общество препятствием развитию, таким препятствием, которое должно быть убрано. (Маркс и Энгельс, Письма, Энгельс — Ф. А. Ланге 29 марта 1866 г., стр. 162 — 163. Партиздат, 1932 г.)

Истинная природа определений «сущности» дана самим Гегелем: Enz. I, § 111, Zusatz: «В сущности все относительно» (например, положительное и отрицательное, которые имеют смысл только в своем взаимоотношении, а не каждое само по себе). (Энгельс, Диалектика природы, стр. 8, 1932 г.)

Не та ли мысль, что объективна и кажимость, ибо в ней есть одна из сторон объективного мира? Не только сущность, но и видимость объективны. Различие субъективного от объективного есть, но и оно имеет свои границы.

т. е. несущественное, кажущееся, поверхностное чаще исчезает, не так «плотно» держится, не так «крепко сидит», как «сущность». Например: движение реки — пена сверху и глубокие течения внизу. Но и пена есть выражение сущности!

Вы включаете в видимость все богатство мира, и вы отрицаете объективность видимости!!

кажимость = отрицательной природе сущности

Кажимость есть (1) ничто, несуществующее, которое существует — (2) бытие как момент.

кажимость (кажущееся) есть отражение сущности в себе (ней) самой.

Кажущееся есть сущность в одном ее определении, в одной из ее сторон, в одном из ее моментов. Сущность кажется тем-то. Кажимость есть явление сущности в самой себе.

Итак, и здесь Гегель обвиняет Канта в субъективизме. Это NB. Гегель за «объективную значимость» (sit venia verbo) кажимости, «непосредственно данного» [термин «данное» обычен у Гегеля вообще, и здесь см. стр. [13]]. Философы более мелкие спорят о том, сущность или непосредственно данное взять за основу (Кант, Юм, все махисты). Гегель вместо или ставит и, объясняя конкретное содержание этого «и». («Ленинский сборник» IX, стр. 51, 107, 109, 111, 113, 115, изд. 1-е).

Резолюция нашей партии, принятая на Бернской конференции в марте 1915 года и носящая заголовок «О лозунге защиты отечества», начинается словами: «Действительная сущность современной войны заключается» в том-то и том-то.

Речь идет о современной войне. Яснее нельзя этого сказать по-русски. Слова «действительная сущность» показывают, что надо отличать кажущееся от действительного, внешность от сущности, фразы от дела. Фразы о защите отечества в данной войне облыжно выдают империалистскую войну 1914 — 1916 годов — войну из-за раздела колоний, из-за грабежа чужих земель и т. д., за национальную войну. Чтобы не оставить ни малейшей возможности исказить наши взгляды, резолюция добавляет особый абзац о «действительно национальных войнах», которые «имели место особенно (заметьте: особенно не значит исключительно!) в эпоху 1789 — 1871 года»…

Что такое «защита отечества» вообще говоря? Есть ли это какое-либо научное понятие из области экономики или политики и т. п.? Нет. Это просто наиболее ходячее, общеупотребительное, иногда просто обывательское выражение, означающее оправдание войны. Ничего больше, ровнехонько ничего! «Предательского» тут может быть только то, что обыватели способны всякую войну оправдать, говоря «мы защищаем отечество», тогда как марксизм, не принижающий себя до обывательщины, требует исторического анализа каждой отдельной войны, чтобы разобрать, можно ли считать эту войну прогрессивной, служащей интересам демократии или пролетариата, в этом смысле законной, справедливой и т. п...

Как же найти «действительную сущность» войны, как определить ее? Война есть продолжение политики. Надо изучить политику перед войной, политику, ведущую и приведшую к войне. Если политика была империалистская, т. е. защищающая интересы финансового капитала, грабящая и угнетающая колонии и чужие страны, то и война, вытекающая из этой политики, есть империалистская война. Если политика была национально-освободительная, т. е. выражавшая массовое движение против национального гнета, то война, вытекающая из такой политики, есть национально-освободительная война.

Обыватель не понимает, что война есть «продолжение политики», и потому ограничивается тем, что-де «неприятель нападает», «неприятель вторгся в мою страну», не разбирая, из-за чего ведется война, какими классами, ради какой политической цели. П. Киевский совершенно на уровень такого обывателя опускается, когда говорит, что вот-де Бельгию заняли немцы, значит, с точки зрения самоопределения, «бельгийские социал-патриоты правы», или: часть Франции заняли немцы, значит, «Гэд может быть доволен», ибо «дело доходит до территории, населенной данною нациею» (а не чуженациональной).

Для обывателя важно, где стоят войска, кто сейчас побеждает. Для марксиста важно, из-за чего ведется данная война, во время которой могут быть победителями то одни, тo другие войска. (Ленин, О карикатуре на марксизм, Соч., т. XIX, стр. 197, 198, изд. 3-е.)

Фактически на товарном рынке владельцу денег противостоит непосредственно не труд, а рабочий. Товар, продаваемый последним, есть его рабочая сила. Последняя уже не принадлежит рабочему в тот момент, когда действительно начинается его труд, и, следовательно, более не может быть им продана. Труд есть субстанция и имманентная мера стоимостей, но сам он не имеет стоимости.