Лаитан старалась помогать, как могла, но толку от неё было все меньше и меньше. За ними следовали остальные, сбившись в кучу, и уже не деля людей и тхади на своих и чужих. Опасность и угроза объединили всех, заставив наконец-то забыть о вражде и сделать выбор в пользу общего выживания. Лаитан с горечью подумала, что для такого простого шага потребовалось уничтожить две трети отряда, выбравшегося в долгий путь изначально.
Морстен остановился только один раз, перед широкими дверями, за которыми оказался последний подъёмник до верхних ярусов. Масштабы ковчега до сих пор оставались для Лаитан скрытыми, но она предполагала его размеры. Исполинские, невообразимо огромные и раскинувшиеся на долгие мили под толщей почвы, они пустили корни и ждали ее возвращения целых пять тысяч лет. И теперь она не могла предать это ожидание, цепляясь за жизнь из последних сил.
Двери мягко скользнули в стороны, пропуская их двоих в широкую кабину лифтового механизма. Яркий свет больно резанул по глазам, на которых тут же выступили слезы. Морстен крепко прижимал ее к себе, хотя у него уже дрожали руки, а по лицу катились крупные капли пота.
— На верхнем ярусе ты усадишь меня в кресло на возвышении, — сказала она, пока лифт неслышно поднимал их на невероятную высоту. — Затем ты и Ветрис откроете контейнеры в соседнем помещении, где находятся лекарства. Но перед тем, как ты уйдёшь, ты должен выполнить обещание.
Морстен моргнул, не понимая, чего хочет от него эта женщина. Лаитан скрипнула зубами от невыносимой боли в костях, которые, казалось, просто плавились под действием яда Посмертника.
— Через две минуты с половиной по корабельным часам ты убьёшь меня, если я до сих пор буду жива, — закончила Лаитан. — Не хочу умирать долго и стать игрушкой Посмертника, — пояснила она. В глазах северянина что-то опасно блеснуло. Их взгляды встретились, и Морстен упрямо качнул светлой головой.
— Я все сделаю быстро, — произнес он. Иногда обещания утрачивали свою актуальность, если менялись обстоятельства, но некоторые клятвы оставались навсегда. — Это все, что я могу для тебя сделать.
— Спасибо, — на ее губах появилась нерешительная улыбка. — Этого времени хватит, чтобы произвести идентификацию моих клеток. Пожалуйста, — добавила она с мольбой в голосе. Северянин отвернулся. Лифт как раз остановился, и двери разошлись, выпуская их в огромный светлый зал, две стены которого занимали черные, будто ночное небо, поблёскивающие стеклом экраны. Лаитан не сразу поняла, что это и есть обзорные иллюминаторы. Сейчас затемнённые, укрытые под толщей почвы и щитов внешнего сегмента судна, они отражали их двоих, шагнувших вон с площадки лифта. Бледная, с сероватым оттенком кожи, помятая и покрытая ссадинами Лаитан, под глазами которой залегли черные тени, казалась призраком самой себя, дрожащей куклой замерев в руках упрямого Морстена, чьей фигуре придавало внушительности одеяние и кольчуга под ним. Сам Гравейн смотрелся мёртвым рыцарем, тащившим в свой замок очередную добычу.
Связь Морстена с Замком прервалась, и он перестал слышать даже ту тонкую песню, неслышно звучащую на границе сознания, которая сопровождала его всю жизнь. В черных стёклах отражались бледная Лаитан, едва стоящая на ногах, но неуклонно движущаяся к моменту своей гибели, и он сам. Черные глаза, покрытые плёнкой фагоцитов, расправлявшихся с последними остатками болезнетворных агентов Посмертника, не добавляли ему шарма или привлекательности, и превращали лицо в подобие маски демона имперского праздника Всех Предков.
Гравейн понимал, что Лаитан, при всей возникшей к ней у него симпатии, уже не свернёт со своего пути. И заканчивался он на золотом троне капитана. Хотя, согласно задумке создателей ковчега, последний потомок Литана должен был не только запустить систему старта, но и управлять кораблем в последующие годы, но Лаитан не годилась на эту роль. Слишком сильно исказился генетический код, слишком много поколений давило на ее сознание, и передавшаяся по наследству от первого капитана болезнь, поражавшая мозг, не позволяла ей выжить. В любом случае. Теперь убийство казалось даже благом. «Мне не нужно оправдывать себя, — подумал он, — но понимать необходимо. Иначе я был бы просто слепым орудием в руках Империи, Ветриса, Посмертника… А это мне отвратительно».
Лаитан напомнила себе крошечную птичку, взмокшую и растрёпанную после встречи с хищником и побывавшую под дождём. Морстен шагнул вперёд, но тут же Лаитан отбросило в сторону, и она покатилась по полу, ударившись лбом об угол лифтовой шахты. Из рассечённой брови закапала кровь. Странно густая и тёмная, вымаравшая лицо и одежду. Перед ней, когда она подняла взгляд, по полу катались две фигуры. Светлые волосы Ветриса растрепались, лицо его было искажено злобой и ненавистью. Морстен казался тенью самого себя, и от того еще более злым, чем обычно. Привычная сосредоточенность и отрешённость слетели с него, уступая место тупой злобе и решимости если не убить, то сильно покалечить навигатора.
— Пеленгас даст мне вакцину, если я помогу ему избавиться от тебя и этой мерзкой вырожденки, — хрипел варвар, трясущимися руками пытаясь затянуть на напрягшейся шее Морстена обрывок серого жгута. — Он сделает меня капитаном, и от вас ему не придётся искать помощи. Оба станете игрушками в его руках…
— Ты умрёшь, — прошипел Гравейн, подсунув пальцы под необычно прочный серый жгут, топорщившийся на концах разноцветными жилами проводов. «Кажется, этот идиот вырвал откуда-то кабель, — всплыло в сознании Морстена, вместе с разноцветными кругами перед глазами. — Коэн ополоумел». — Пеленгас не из тех, кто оставляет таких ненадёжных слуг в живых. А ты ведь раб, Ветрис. И всегда им был. Крес рассказал мне о твоих планах по захвату власти.
Потрясённый навигатор на секунду ослабил хватку, или, может быть, чума Кирина нанесла удар — но результат устраивал Морстена в любом случае. Разжавшиеся пальцы Коэна позволили сделать еще один вдох, и северянин, проклиная про себя так не вовремя подвернувшегося Ветриса и овладевшую им болезнь, нанёс короткий и мощный удар под ребра варвару. Тот дернулся, и отпустил жгут. Последовавший прямой удар в челюсть, сопровождённый лязгом зубов, отбросил его назад, и Морстен не удержался от того, чтобы пнуть врага ногой. К сожалению, удар пришелся в бедро. Ветрис застонал, зажимая разбитый рот.
Лаитан попыталась подняться на ноги. Впереди, за мечущимися фигурами дерущихся мужчин, она видела высокое кресло на возвышении. Кажется, оно осталось прежним с тех пор, как первые поселенцы ступили на эту планету. Вера в это была наивной и детской, но Лаитан представляла его себе именно таким. Высокая спинка должна была мягко опуститься, чтобы сидящий в кресле человек принял лежачее положение. Затем кресло скользнёт вниз, ремни безопасности спеленают ее тело, и над головой выдвинется прозрачная крышка, образуя из места капитана герметичный саркофаг. Десятки иголок вопьются в тело Лаитан, опробуя ее на вкус и с урчанием скрытых механизмов высосут последние капли жизни. Ее память, мечты, наивное представление о мире и людях, прошлое и настоящее, чужая любовь и своя боль утонут в бесстрастном и независимом анализе ее клеток, которые дадут жизнь ковчегу. Золотая кровь потечет по трубкам, распадаясь на плазму и эритроцитарную массу, напитывая жизнью ожидавшие тысячи лет внутренности корабля. Каждая ее клеточка станет строительным материалом для последующих жителей судна. Память вольётся в банки хранилищ, чтобы воскреснуть в кристаллах корабельного искина, а ткани будут уничтожены, как не выдерживающие долгих перелётов и вахт. Судно учло ошибки прошлого, и теперь три фигуры, мерцающие по углам комнаты с креслом, шагнувшие из стен гигантскими образами двигались к Лаитан, намереваясь огородить ее от глупых человеческих проблем. Она отползла в сторону, ужаснувшись увиденному. Образ Ветриса, Креса и сияющего золотом колосса Империи с лицом Сэла Литана протянули к ней руки.
