Едва только двойное солнце скрылось с небес, укатившись за горы впереди, в ущелье бесшумно спустились несколько человек, чьи лица были закрыты красно-черными платками. Длинные волосы, рыжие, светлые и угольно-черные, были перетянуты кожаными ремешками. На голове каждого был повязан красноватый платок, чей цвет сливался со скальной породой вокруг. Скользнувшие на тонких тросах люди жестами указали друг другу, что делать. Все так же молча разойдясь в стороны, они подхватили тела варваров и ловко забросили их себе на плечи. Спустившиеся скоротечные сумерки, подготавливающие мир к наступлению ночи, затянули темнотой раны и трещины в скалах, когда последний из молчаливых незнакомцев исчез из ущелья с последним лучом солнца. Белые жгуты туманных рук рванули воздух в том месте, где стояли незнакомцы, но схватили только пустоту, и разочарованно уползли обратно в трещину прохода под горой.

Ветрис очнулся, и какое-то время бессмысленно таращился в полумрак. Потом, когда зрение привыкло к скудному освещению, он различил на сером камне, покрытом толстым слоем копоти, глубоко вырезанные борозды, странным образом складывавшиеся в грубые картины. На близком потолке неведомый резчик изобразил, пусть и в примитивной манере, битву. С одной стороны, угадывались воины с секирами, а с другой — лучники. Подробные детали, к сожалению, скрывала чёрная копоть.

Пошевелившись, и попытавшись подняться, варвар обнаружил две не менее любопытные подробности. Во-первых, он был укрыт тонкими, но тёплыми шкурами. Во-вторых, его руки и ноги были связаны, но так искусно, что кровоток почти не пострадал, и тело не затекло, но выбраться из своеобразного кокона без посторонней помощи он не смог бы.

Ветрис, разозлившись, потянулся к своим Безымянным, надеясь получить хотя бы представление о том, где они и что произошло, но тут его подстерегал третий неприятный сюрприз. По неизвестной причине потоки силы в этой пещере были заблокированы, и весь народ Долины, пожалуй, не смог бы докричаться до своего вождя. А сам он оказался неспособен даже связаться со своими телохранителями. «Братья… — подумал Коэн, скрежетнув зубами от понимания глубины ситуации. — Что случилось? Последнее, что я помню, это родник, который мы расчистили перед входом в туннели дварфов. Потом провал в памяти, только какое-то молочное сияние».

— Очнулся? — послышался рядом с ним мужской голос, и Коэн дёрнулся, забыв, что заботливые хозяева связали его. Повернув голову, он всмотрелся в сумерки, разгоняемые только небольшим светильником, стоящим за камнем у тёмного провала, ведущего куда-то вглубь пещер, и нещадно трещащего от сгоравшего жира. Он рассмотрел стоящего у стены человека, одетого в странную одежду из шкур и кожи, которая словно размывала его фигуру, растворяя в темноте. В том месте, где у обычных людей находятся глаза, светились два золотистых кружка, словно у горного кота. Но у мохнатых хищников они были зелёные… — Вижу, что очнулся. Сереброволосый, ты понимаешь общий? Или совсем дикий?

Гортанный голос, в котором звучал странный акцент, напоминавший говор жителей гор на границе Империи и степи, неподалёку от Долины, был достаточно низким и вместе с тем негромким. Слова общего языка он выговаривал слишком правильно, но окончания смазывал.

— Понимаю, — ответил Ветрис, но горло пересохло, и варвар закашлялся. — Я говорю на общем, и я не дикий.

— Правда? — с недоверием спросил его собеседник, подходя ближе и нагибаясь. В сумерках вырисовалось узкое лицо с резкими чертами, небольшая рыжая борода и узкие, непонятного цвета глаза, смотревшие цепко и внимательно. — А зачем останавливался рядом со входом в мертвецкие залы? Живым и умным там делать нечего. И почему ты был вместе с золотыми ведьмами?

Ветрис хотел было соврать, что его наняли, чтобы охранять караван, но всмотрелся в загоравшиеся золотистыми искорками глаза незнакомца, и передумал. Что-то подсказывало Коэну, что тот, кто с ним сейчас разговаривает, не так прост, как хочет казаться.

— Я Коэн Ветрис, вождь народа Долины, — вздохнув, произнёс он. Эти слова нужно было бы говорить с выражением и гордостью, но будучи связанным, добавить себе значимости не получалось. — Моя страна расположена за восточными границами Империи, между горами и Великой Степью.

— Ответь на вопрос, Коэн Ветрис, — тон говорившего изменился, и варвар скорее почувствовал, чем услышал, как из ножен выходит клинок.

— Мы шли к Отцу, — раздувая ноздри, и пересиливая желание плюнуть допрашивающему в лицо, ответил Ветрис. — А кто спрашивает?

— Моё имя тебе не нужно, но можешь называть меня Семь Стрел, — мужчина откинул покрывавшие варвара шкуры, и взмахнул небольшим ножом, рассекая стягивавшие ноги Ветриса верёвки. — Об остальном ты расскажешь тем, кто знает звезды.

Лаитан не верила своим глазам. Перед ней снова были залы дворца Империи, такие же пышные и чистые, какими она их оставила недавно. Или это было давно? Время теперь не имело значения, ничего теперь не имело значения. Жрицы танцевали в честь возвращения госпожи, Мастера готовили кузницы и раздували меха горнил, в которых сгорят жертвенные подати, живые лазутчики и дети проклятых матерей, пошедших против Закона.

— Закон един! — гремело под сводами дворца. — Закон един для всех! Только жрицы имеют право решать, кому стать матерью, как зачать дитя!

Лаитан уже пила сладкое розовое вино, приятно освежавшее тело и разум, а вокруг продолжали танцевать девушки, чьи тела в бронзовой коже, будто резные статуэтки, чётко вырисовывались на фоне светлых драпировок и мраморных узоров на стенах.

— Закон гласит, что Медноликая Лаитан последняя мать матерей! И да будет так!

— Да будет так! — закричала сама Лаитан, звякнув браслетами и присоединяясь к танцам. Смех и веселье, переполнившие разум и чувства госпожи Империи, бились в её крови золотыми искрами, пока она не увидела чёрную кляксу темноты, расползающейся от дальнего угла. Медноликая застыла, с её губ медленно сползла радостная улыбка. Она оглянулась, покрутила головой, надеясь отыскать поддержку у своих телохранительниц, но остальные будто не видели пятна Тьмы, ползущей прямо к Лаитан. Госпожа достала свои черные клинки, но ледяная струя холода, протянувшаяся прямо из черноты, в мгновение ока превратила оружие в распавшиеся, треснувшие от холода обломки. Прочная и неувядающая от времени сталь Империи сдулась и распалась на части, глухо звякнув о мраморный пол под ногами. Лаитан отступила на шаг, в сердце появился страх, но в тот же миг тьма, поднявшись будто животное, покачнулась, обретая форму кошки размером с саму Лаитан, и, припав к земле, прыгнула в сторону. Сотканное из тьмы животное повернуло к Медноликой морду, раскрыло пасть в беззвучном мяуканье, и снова прыгнуло в дальний угол зала, где коридоры вели дальше, к лестницам и кузням. Лаитан пошла за ней, оставив позади веселье и зовущих её сестёр. Чьи-то руки хватали госпожу за запястья, и она сначала пыталась злиться, но потом, устав уклоняться от касаний, начала зло вырывать свои руки из цепких пальцев сестёр, сгрудившихся в единую массу.

Через некоторое время Лаитан уже бежала прочь, а за ней, шумя и прокатываясь по переходам дворца, неслась, растекаясь на поворотах, людская масса. Огромная кошка вела её сквозь знакомые и полузабытые коридоры, все дальше погружаясь в сердце дворца. В итоге Лаитан встала перед неприметной дверью, на которой было начертано двойное солнце, окружённое несколькими кольцами черного, золотого, медного и белого цветов. Призрачное животное легко толкнуло лапой дверь и замерло на пороге. Лаитан шагнула внутрь, стараясь запереться от воющих и пугающих её сестёр и служанок. Справившись с затвором, Медноликая оглянулась и замерла в ужасе.

Прямо перед ней, чуть на возвышении, лежала она сама. Рядом замерли старые жрицы, чьи морщинистые лица были столь стары, будто они существовали все эти тысячи лет после основания Империи.