Но старая месть, казавшаяся на фоне хранящихся в Замке записей просто детской вознёй в грязи, могла подождать ещё немного. Ставший действительным воплощением Смерти и хозяином посмертия лич мог и хотел только одного — торжества своей стихии над всеми остальными, не задумываясь ни о балансе, ни о том, что вся его власть закончится тогда, когда больше некому будет умирать. И он сам погибнет от голода, спустя время.

«Они никогда не думают, — вторгся в разум Морстена холодный голос Твердыни, возвращая его обратно в пучины непредставимого пространства, где властвовали знания, выводы и логика. Извращённая, местами нереальная, но действенная логика Тьмы. — Ты тоже редко задумываешься. Пора выработать стратегию».

«Пора действовать, а не размышлять о действиях, — парировал Гравейн. Стратегию они прорабатывали уже которую неделю, и лично для него было ясно, как поступать. Оставшиеся подробности и мелочи, вроде движения войск и уничтожение заражённых, он милостиво оставлял Замку. Тем более, что способ связи, используемый варварами-долинцами, и теперь известный Твердыне, можно было распространить и на тхади-командиров отрядов. Мысль о том, что в Долине выросла либо уже была своя собственная Твердыня, или нечто похожее, Морстен упихал поглубже, чтобы не раздосадовать своего единственного компаньона по полутысячелетнему заключению во льдах. — И так ясно, что нужно, чтобы Мать и варвар дошли до берега Соленморья. Две недели пути. Их воины ранены, и кристаллы в их телах не работают».

«Два отряда тхади, тридцать осадных уккунов, и от Трёхъязычья до взморья будет проложена ровная дорога шириной с Умилойский тракт, разрушенный три тысячи двадцать лет назад, — заметил Замок в ответ, — но им нужно пройти этот путь самостоятельно. Большие отряды только помешают».

«И чем больше отряд, тем сильнее, — согласился Морстен. — А если к ним присоединится один-единственный человек?»

«Мо, — в голосе Твердыни явственно слышалось раздражение, хотя тон по-прежнему оставался холодным, — не пытайся переиграть меня на поле логики. Ты обречён на поражение. Но… — Замок сделал паузу, и Морстен ощутил, как строение мелко содрогнулось. — Это сработает. Но мне все равно понадобится время, чтобы проложить туда тёмный путь».

— Сколько… времени? — закашлялся Морстен, произнеся это вслух, и едва не разорвав контакт с Твердыней. — «Сколько тебе нужно?»

«Я и так тебя слышу, даже если бы ты находился за тысячу лиг отсюда. Незачем так орать, — Замок сейчас напоминал сварливого казначея, у которого попросили выдать из казны пять слитков электрона без отчёта. — Я уже начал. Несколько часов. К сожалению, не смогу отправиться с тобой».

— Я не пропаду, — Гравейн усмехнулся, моргнув.

— Я и не сомневаюсь, — проскрипела небольшая статуя горгульи из тёмного камня, примостившаяся над балкой-перекрытием окна в кальдеру вулкана. — Серому Владыке до тебя не добраться, знак на сердце не позволит. А остальных ты скрутишь одной левой. В этом мире не осталось настоящего Света, только серебро и золото крови. Тьма с тобой.

— А также хороший меч и кольчуга, — Морстен резким движением встал с кресла, и подошёл к распахнувшему двери шкафу в стене. Там, на подставках из потемневшего дерева, висел старинный доспех из кольчужного полотна и пластин стали, и стоял меч в простых деревянных ножнах, обтянутых темной кожей с бронзовыми бляшками. — Одной Тьмы недостаточно.

— Нет, надо бы пойти с тобой, — скрипнула горгулья. — Но…

— Ты не выживешь подле Отца, — Морстен оглянулся на обгрызенный хрусталь своей карты мира, занимающей большую часть кабинета, и непроизвольно прикоснулся к груди. На мгновение ему показалось, что заболело сердце, но тот механизм из эбонита и стали, которым Замок заменил отравленную поцелуем Властелина Смерти плоть, болеть не мог. Как и сломаться. — Особенно, когда варвар и Мать-перемать его разбудят. Я сомневаюсь, что уцелеет хоть кто-то вообще на побережье.

— В прошлый раз я выжил, — в скрипе слышалось гораздо больше эмоций. Включая отголоски страха и ненависти.

— В прошлый раз Отец не засыпал так глубоко, — Гравейн натянул доспех, завязав кожаные ремешки под мышками и на боку. Попрыгал. Кольчуга почти не звенела, и сидела как влитая. Поверх неё он надел просторный балахон, но капюшон оставил болтаться на спине. — Я пока поговорю с тхади.

— Я пока закончу путь, — горгулья замерла, отключаясь.

Морстен повесил меч на пояс, и, насупившись, посмотрел в соткавшееся перед ним зеркало. С мельтешащего серебром листа на него смотрел плечистый мужик с неприятным лицом, короткими волосами, побитыми сединой, и пронизывающим взглядом темных глаз. «Я б такому захотел сходу дать в морду, — подумал он, и улыбнулся. Ухмылка получилась мерзкой. Он тренировал её пакостность тридцать лет. — Что способствует пониманию с самого сотворения Мира, как говорят».

Тёмный властелин, шурша мелкими кольцами доспеха под балахоном, вышел прочь из своего кабинета, поднимаясь в бывший тронный зал, где уже собирались уведомлённые Замком военачальники-тхади.

Они вывалились из крошечного прохода под лучи яркого двойного солнца. Где-то далеко остался замок элементалов, поверженный, но непобеждённый Эрлан, продавший душу, или что там было у него внутри, Посмертнику.

Варвар пересчитал своих воинов, его лицо было сумрачным и угрюмым, светлые волосы выпачкались в чужой крови, а на теле появились дополнительные порезы, из которых до сих пор сочилась алая жизнь. Он нагнулся и зачерпнул горсть земли, намереваясь приложить её к ранам, чтобы после вознести слова своим богам об исцелении.

— Не делал бы ты этого, парень, — сдвинул брови дварф. Ветрис упрямо поджал губы.

— Это ещё почему? — спросил он.

— Земля тут отравлена, по ней шли чумные мертвецы гнилостного короля. Думаешь, стоит после такого совать себе в дырки на шкуре всю эту погонь?

Ветрис с досадой отбросил землю и вытер руки о штаны. Лаитан и Киоми встали рядом. Женщины устали, их запасы магии почти истощились, да и перед встречей с элементалом им так и не удалось пополнить силы на отдыхе. Киоми смотрела на Ветриса с каким-то странным прищуром. Лаитан вспомнила, что они дрались на разных фронтах, но рядом. Служанка, наверное, оценила боевую прыть Коэна. Медноликая мысленно усмехнулась. Личная гвардия и охрана госпожи оставалась девственной до смерти, если не получала разрешения на продолжение рода, чтобы гены воительниц не утратились во времени. Киоми пока что даже не интересовалась мужчинами, считая их чем-то вроде жизненной неприятности и суровой необходимости для продолжения рода.

Лаитан запахнула плащ поплотнее. Приобретённая змеиная шкура саднила и болела, отшелушиваясь и падая на землю блестящими чешуйками. Медноликая только что обратила на это внимание.

— Мы должны двигаться, нас скоро найдут, — сказала она. — Киоми, собери сестёр, мы должны покинуть Трёхъязычье до полудня.

Служанка преданно кивнула госпоже и звякнула браслетами. Украшения самой Медноликой весь путь оставались невидимыми для посторонних глаз, прячась под одеждой. Длинные, перевитые золотыми нитями и кольцами косы волос она убирала под плащ, стараясь всегда носить на голове капюшон.

— Пойдём неспеша, нам нужно отыскать для передвижения каких-то лошадей. На одной магии мы далеко не доберёмся, — резонно возразил варвар. Лаитан и сама это знала, но молча указала на землю, выпачканную её чешуёй, как блестящими звёздами.

— Нас найдут, — повторила она. Варвар издал гортанный звук, вслед за ним заворчали и другие его люди.

— Господин, из-за неё мы далеко не уйдём, — высказался кто-то поблизости. Ветрис обернулся к своему человеку и что-то сказал ему. Тот кивнул, приложил кулак к груди и исчез. Лаитан знала, чего ждёт варвар. Он дожидался своих разведчиков, которые уже наверняка знали о произошедшем, чтобы не попасться в ловушку обезумевших народов этой местности.

— Идём быстро. Доберёмся до леса, там можно затеряться. Мой народ веками совершенствовал искусство скрытности и жизни в лесах и долинах.