Дом, зажатый между вдававшимся в него патио и меркнущей полосой света на западе, стал чем-то далеким. Глубокая тень легла и на арку, и на туземца под ней. Почти скрыла вождя, но, судя по чуть поблескивающей вертикальной линии копья, тот так и не двинулся. Картер разрывался от нахлынувших чувств. Его потянуло, неожиданно, стихийно и непреодолимо, поблагодарить вождя за то, что тот пришел и предложил им танец, он и шагнул было вперед — и в этот момент из открытых дверей спальни донеслась короткая металлическая мелодия стоявшего на ночном столике будильника: восемь вечера.

Картер тут же повернулся и поспешил через вестибюль к холлу.

— Закуски! Закуски! — бодро прокричал он, широко распахивая дверь холла. — Слышите, закуски! Не пора ли нам перекусить?!

Обед был обречен на успех. Каждый сел за стол навеселе и проголодавшись. Каждый оказался словоохотлив. Даже Ани, отбросив обычную погруженность в себя, улыбалась и поддакивала — совершенно трезво, в этом любой мог бы поклясться. Она прислушивалась к болтовне Уны и Лили о младенчестве ныне взрослого сына Лили. Доктор был в отличном расположении духа, Рэйми оставил прежнее свое музицирование на гитаре персонально для Ани и изъявлял готовность к общению. К моменту, когда они приканчивали ромовую бабу, каждый был в великолепном настроении, и даже метрдотель, показавшийся за ставшей на миг прозрачной стеной кухни, обменялся с Картером ослепительной улыбкой.

Картер мельком взглянул на часы. Оставалось только двадцать минут! Время счастливо протекло, теперь уже и думать не приходилось, чем его заполнить, тут как бы не пришлось подсократить собственную речь. Если бы не то, что он уже анонсировал номер вождя, он мог бы исключить танец — но нет, и этого делать не хотелось. Он всегда придавал большое значение тому, чтобы ладить с туземцами своей планеты. «В конце концов здесь и их дом», — неизменно говаривал он.

Он постучал ложечкой по бокалу и поднялся на ноги.

Лица обернулись к нему, застольная беседа подошла к вынужденному перерыву. Он улыбнулся гостям — как он был рад их видеть!

— Как вам известно, на наших маленьких вечеринках я, по всегдашнему своему обычаю, а старые обычаи есть лучшие обычаи, говорю несколько, — он обезоруживающим жестом поднял руку, — буквально несколько слов. Ну а этим вечером я буду еще лаконичней, чем всегда...

Он остановился и отпил из стоявшего перед ним стакана.

— Думая о поводе, собравшем нас сегодня, о четырехсотдвадцатилетии Исхода нашей великой расы в бескрайние пределы Вселенной, я обращаюсь мыслями к долгому пути, уже пройденному нами, и долгому пути, который нам, без сомнения, еще предстоит пройти. У меня не выходит из головы, — он улыбнулся, давая понять — все, что он скажет, будет сказано из дружеских чувств, — новая теория, любезно изложенная здесь недавно нашим доктором. Теория постулирует, что, когда менее развитая раса встречает более развитую, первая неизбежно терпит поражение. А поскольку практически никто не сомневается, что законы вероятности обязывают нашу расу рано или поздно встретиться с той, что ее превосходит, это означает, что именно мы должны неотвратимо и окончательно потерпеть поражение...

Он сделал паузу и подогрел интерес слушателей извиняющейся улыбкой.

— А теперь, если вы не возражаете, я скажу чепуху! И пусть никто не колет мне глаза тем, что я прячу голову в песок, причитая: «С нами такого случиться не может!» Позвольте заверить вас: я считаю, что с нами такое случиться может — но не случится. И знаете что помешает? Отвечу одним-единственным словом. Цивилизация.

Эти сверхчеловеки — естественно, если они вообще когда-нибудь объявятся — должны быть цивилизованными, как и мы. Цивилизованными. Вдумайтесь в значение этого слова! Посмотрите сюда, на нас семерых! Разве мы не воспитанные, сердечные, симпатичные люди? И как мы относимся к подчиненным нам расам, на которые нам довелось случайно натолкнуться?

Я хочу дать вам возможность самим ответить на эти вопросы и с тем приглашаю теперь в патио, выпить коньяка, кофе, а заодно повидать одного из туземцев этой планеты, который выразил желание станцевать для нас. Всмотритесь в него во время танца, понаблюдайте за ним, задумайтесь, сколько человеческой доброты и предупредительности заключал в себе этот истинный жест доброй воли — приглашение туземца на великий для нас праздник, — Картер сделал паузу.

— И задумайтесь над утверждением, также великим, отзвуки которого разносятся все дальше и дальше по коридорам времени: какой мерой меряете, такой и вам отмерится!

Картер присел, зарумянившийся и разгоряченный от аплодисментов, и сразу же вскочил, чтобы оказаться вс главе своих гостей, поднимающихся из-за стола, дабы устремиться к патио. Поднажал и обогнал их еще в вестибюле.

Когда он выскочил из ведущей в патио двери, глаза с секунду не могли привыкнуть к внезапной темноте. По мере того как из двери за спиной у него выходили остальные, зрение прояснялось, и он смог различить чернильную тень вождя.

Предоставив Уне присматривать за рассаживанием гостей на центральном внутреннем дворе патио, он поспешил к арке. Туземец был там, ждал.

— Пора, — сказал слегка запыхавшийся Картер. — И танец должен быть коротким, совсем коротким.

Вождь, склонив длинную узкую голову, взглянул на Картера сверху вниз с выражением, которое можно было истолковать как отчужденное печальное достоинство.

— Ну ладно, — буркнул Картер, — слишком уж укорачивать не обязательно.

Он отвернулся и пошел назад, к гостям. Под руководством Уны все расселись в расставленные нешироким полукругом кресла, с коньячными рюмками и кофейными чашками в руках. В центре было оставлено свободное кресло для Картера. Он уселся, и жена подала ему рюмку с коньяком.

— Сейчас? — спросила, наклонившись к нему, Тотса.

— Да-да, вон он идет, — ответил Картер и жестом пригласил гостей взглянуть в сторону розовых кустов.

По всему периметру дворика включилось освещение; вождь, подходивший к ним из темноты, казалось, неожиданно и ненадолго вышел из стены ночи.

— Боже, — раздался голос Лили слева и немного сзади от Картера, — до чего же он громадный!

— Скорее высокий, — послышались где-то рядом уточнение и сухой кашель доктора.

Вождь выходил на сцену, в центр залитого светом квадрата. Подняв копье в одной руке, согнув в локте другую, полупростертую, он приближался гротескно-большими шагами, на цыпочках, почти неизбежно, к несчастью, вызывая ассоциации с классическим мужем, за полночь прокрадывающимся домой. За спиной у Картера вдруг хихикнула Тотса. Картер залился краской.

Дойдя до центра патио, вождь остановился прямо перед ними, в нескольких направлениях пронзил копьем воздух и, подергивая головом, стал клониться к земле.

За спиной у Картера послышался низкий голос Рэйми; слов было не разобрать. Затем сдавленный смешок, тихое звяканье гитарных струн — несколько случайных нот.

— Попрошу вас, — сказал Картер, не поворачиваясь.

Пауза, затем снова неразборчивый шепот Рэйми и его же низкий, хриплый, приглушенный смешок.

— Возможно, — сказал Картер, слегка повысив голос, — возможно, мне следует переводить содержание танца по мере его исполнения. Все их танцы — инсценировки преданий. Этот, в частности, называется ‘‘Достойная смерть".

Он сделал паузу, чтобы откашляться. Никто не открывал рта. А там, в центре патио, вождь припадал к земле, вглядывался вправо и влево, по-цыплячьи вытягивал шею, силясь рассмотреть нечто невидимое.

— Вы видите сейчас, как он идет по следу, — продолжил Картер. — Серебристый колорит цветов, украшающих его правую руку, означает, что тема его танца — предание о смерти. То обстоятельство, что они расположены ниже локтя, указывает на скорее достойный, чем бесчестный характер смерти. В то же время факт отсутствия каких бы то ни было украшений ниже локтя другой его руки говорит нам, что данный танец является полным и единственно верным изложением предания.