Поэтому, когда пришел Гуру и, как всегда, поклонился мне, я рассказал ему про Мэри, и он посмотрел на меня очень удивленно.

— А ты взрослеешь, Питер, — заметил он.

— Взрослею, Гуру. И придет время, когда твои слова будут недостаточно сильны для меня.

Он засмеялся.

— Пойдём, Питер, — сказал он. — Иди за мной — если хочешь. Надо коечто... сделать. — Он облизнул свои тонкие пурпурно-красные губы и добавил: — Я рассказывал тебе, на что это будет похоже...

— Пойдем, — сказал я. — Говори слово. И он научил меня новому слову, и мы вместе произнесли его.

Место, куда мы попали, не было похоже ни на одно из мест, где я бывал с Гуру раньше. Это было — Не-место. Раньше всегда казалось, что время идет и материя движется, но здесь ничего даже не казалось. Здесь Гуру и все остальные сбросили свою форму и стали тем, чем были в действительности, — а это возможно только в Не-месте.

Нельзя, конечно, рассказать о том, что там было; но меня представили Тем, кто никогда не покидал Не-место. И все приходили к ним, словно бы они существовали. У них не было цвета, или иллюзии цвета, или какой-либо, пусть кажущейся, формы.

И там я узнал, что когда-нибудь и я присоединюсь к ним; что я, единственный с моей планеты, избран, чтобы существовать с ними в Не-месте.

Потом мы с Гуру произнесли слово и покинули Не-место.

— Ну и как? — спросил Гуру, глядя мне прямо в глаза.

— Я согласен и хочу этого, — ответил я. — Но сейчас научи меня ещё одному слову.

— А, — ухмыльнулся он. — Девчонка?

— Да, — кивнул я. — Слову, которое будет много для неё значить.

Всё так же ухмыляясь, он научил меня такому слову. Мэри, которой тогда было четырнадцать, сейчас пятнадцать. И она неизлечимо сумасшедшая.

А прошлой ночью я видел Гуру опять. И в последний раз.

Он поклонился, когда я подошёл.

— Здравствуй, Питер, — ласково сказал он.

— Научи меня Слову, — сказал я.

— Еще не слишком поздно...

— Научи меня Слову.

— Ты можешь и отказаться от всего — с тем, что у тебя уже есть, ты легко овладеешь этим миром. Золото без счёта, сардониксы и самоцветы, Питер! Царственный бархат, жёсткие и тяжёлые, шитые золотом гобелены!..

— Научи меня Слову.

— Подумай, Питер — какой дворец ты мог бы себе построить! Из белого мрамора будет он, и мерцающий рубин украсит середину каждой плитки стен; и врата его внутри и извне будут из чеканного злата, и построен он будет вокруг башни из резной кости слоновой; миля за милей вознесется эта башня в бирюзовые небеса. Ты увидишь облака, бегущие далеко внизу под тобой!..

— Научи меня Слову.

— Язык твой насладится ягодами винными, и вкус их будет как вкус расплавленного серебра. И вечно станут звучать для тебя песня соловья и голос жаворонка, подобный звону утренней звезды. Тысячи тысяч лет будет цвести вокруг тебя душистый нард, услаждая тебя изысканным ароматом. Руки твои будут умягчены касанием пуха пурпурных гималайских лебедей — мягче он, чем закатное облако.

— Научи меня Слову.

— И женщины будут у тебя, и кожа их будет черной, точно черное дерево, и белой, точно белый снег, и всякой другой. Будут у тебя женщины тверже кремня и женщины мягче облака закатного.

— Научи меня Слову.

Гуру ухмыльнулся и сказал Слово.

Не знаю, когда произнесу я это Слово — последнее слово, которому научил меня Гуру, — сегодня, или завтра, или через год.

Это — то Слово, которое взорвёт эту планету, как взорвала бы динамитная шашка гнилое яблоко.

Всегда найдутся люди, которые станут недоумевать — о чем все это? Любителей задавать вопросы, расставлять все по полочкам, докапываться до сути отсылаю к нижеследующему:

«Массы людей служат государству не как живые существа, а главным образом как механизмы, принося ему в жертву собственные тела. Находится ли человек в действующей армии, служит ли в полиции, в ополчении, тюремщик он или арестант — в большинстве случаев человек лишен свободы — как действий, так и духа. По сути он низведен до уровня дерева, камня или почвы; пожалуй, деревянный истукан справился бы с подобной деятельностью даже лучше его. Уважения к человеку здесь не более, чем к соломенному чучелу или глиняному болвану. Ценят его, как ценят лошадь или собаку. Тем не менее в обществе таких почитают за добропорядочных граждан и уважают. Другой сорт людей — политики, законодатели, министры, чиновники — ставит на службу государству главным образом свой интеллект, и поскольку о моральной стороне дела они не имеют никакого представления, то с равным усердием могут служить и Богу, и Дьяволу, причем даже не подозревая об этом. И лишь единицы — герои, патриоты, мученики, реформаторы духа и Люди с большой буквы — служат государству еще и своим разумом, тем самым неизбежно противопоставляя себя большинству; естественно, большинство объявляет их врагами, обходясь с ними как с изгоями».

Генри Дэвид Торо. «О гражданском неповиновении».

Вот вам суть. А теперь начнем с середины, потом вернемся к началу; конец, я думаю, сложится сам собой.

...Но поскольку этот мир был в своем роде похож на все остальные, поскольку он позволил ему возникнуть, то поначалу его выходки не привлекли внимания Тех, Кто Следил За Нормальньм Функционированием Машины — сливок общества, снимавших все пенки с культуры. Так длилось до той поры, пока он каким-то образом не превратился вдруг в знаменитость, в некотором роде даже в легенду — как с неизбежностью пришлось констатировать официальным кругам, «героя в среде эмоционально неустойчивой части населения». Так они и доложили Тиктакщику. Но к тому времени — поскольку и этот мир был похож на все остальные, а препятствовать неизбежному им было не под силу (возможно, они имели дело с каким-то забытым вирусом, который вдруг возродился в системе, утратившей к нему иммунитет) — к тому времени он из легенды превратился в реальную личность. Обрел форму и субстанцию.

Он стал личностью, то есть тем, что они благополучно искоренили много десятилетий назад. И тем не менее он существовал, и это было фактом. В одних кругах — главным образом среди представителей среднего сословия — он считался омерзительным типом, глупым и вульгарным придурком. В других сферах — интеллектуальных снобов — его имя удостаивалось лишь кривой ухмылки. Зато в низах, о, на самом дне, где людям всегда нужны собственные святые и грешники, свой хлеб и свои зрелища, свои герои и злодеи, — здесь его почитали за Боливара, Наполеона, Робин Гуда, Дика Бонга, Иисуса, Джомо Кениатту.

А на самой верхушке — где, как известно, малейшая раскачка грозит снести мачту власти и потопить весь груженный драгоценностями корабль государства, — там его воспринимали как угрозу, бунтовщика и еретика.

Короче говоря, знали его повсюду, но наиболее остро реагировали на самом верху и на самом дне.

В итоге его карточка времени и кардиоплата были доставлены в канцелярию Тиктакщика.

Это был молчаливый, огромного роста человек, который не повышал голоса даже в самых критических ситуациях. Тиктакщик.

Тиктакщихом называли его за глаза. Сказать ему об этом прямо в маску боялись даже в кулуарах ведомства, где разрабатывались новые методы устрашения.

Ты не можешь назвать человека ненавистным тебе именем, даже если этот человек в маске распоряжается каждой минутой, часом, каждой ночью, каждым днем, каждым годом твоей жизни. Лицом к маске его называли Хранителем Времени. Так было безопаснее.

— Теперь мне понятно, что он из себя представляет, — мягко сказал Тиктакщик, просмотрев его карточку жизни и ознакомившись с кардиоплатой. — Но я не знаю, кто он такой. На эту карточку нанесено имя, но здесь указано, кем он прикидывается, а не кто он такой. То же самое с кардиоплатой. Для того чтобы принять меры, мне необходимо знать, кто он.