– Да, сэр, они били медведя. Они очень злые. Они и медведя бьют, и лошадей, и собак, и обезьянку. Наверное, они рассердились, что народу пришло мало и все одни деревенские. Медведь у них совсем тощий, он не может плясать, и они его бьют цепью.

Макдьюи кивнул.

– Это не всё, сэр, – продолжал Хьюги. – Там у них звери в клетках. Они должны были нам показать и не показали, очень рассердились, что мало народу, а мы сами пошли и посмотрели. Темно было, не разглядишь, но эти звери выли и плакали. И пахло у них очень плохо.

Макдьюи снова скрылся в облаке дыма.

– Так, – сказал он. – Чего же вы хотите от меня?

– Чтобы вы послали туда полицию, – отвечал Хьюги.

– Похвально, – заметил ветеринар. – Только что ж вы прямо не пошли к Макквори? Это по его части.

Мальчики переглянулись.

– Констебль Макквори сказал, – сообщил Хьюги, – что если он увидит нас около табора, он с нас шкуру спустит.

– М-да, – сказал Макдьюи. – Значит, всё должен сделать я. А что именно?

– Мы думали, сэр, – с облегчением заговорил Хьюги, – что вы туда пойдёте как доктор, всё разведаете, и они вас испугаются, или вы скажете полиции…

– Да у меня времени нет, – не сразу ответил Макдьюи. – Мэри больна…

– Мы бы с ней посидели! Понимаете, если мы напишем в полицию анонимное письмо, медведь не дотянет.

Джорди снова зарыдал:

– Он его цепью ударил в нос! У него кровь текла!

Макдьюи стал сердито выбивать трубку. Джорди собрал всё своё мужество и добавил потише:

– Медведь хромой. Из-за этого он и плясать не хочет. У него лапа раненая.

Макдьюи вздохнул.

– М-да, картинка неутешительная…

– Значит, вы пойдёте, сэр? – живо спросил Хьюги.

Макдьюи очень не хотелось вмешиваться. Кто их знает, что им померещилось… Там дымно, темно, и всё кажется страшнее, чем есть. Но коротенькие фразы Джорди и Джеми врезались в его сознание, и он как будто видел сам беспомощных, замученных зверей. Он вспомнил, что именно Джорди принёс ему хромую лягушку, а он его выгнал; и ему показалось, что он в долгу и перед ним, и перед Лори.

– Я подумаю, – сказал он.

Хьюги понял, что в переводе со взрослого это значит: «Я пойду», хотя Макдьюи еще и сам того не знал.

Мальчишки вышли, и Хьюги сказал, задержавшись в дверях:

– Спасибо, сэр. Мы правда пришли из-за Мэри. Но раз уж мы были тут, мы и про это спросили. Джорди очень плачет, сами видите.

Макдьюи положил ему руку на плечо и сказал с неожиданной нежностью:

– Тебе спасибо, Хьюги. Ну, беги!

Когда они исчезли, он долго курил и думал, что же с ним такое. Думал и Джорди Макнэб. В его переводе фраза ветеринара означала: «Я забуду». Не только Макдьюи вспомнил о лягушке и о доме, где жалеют всех беззащитных.

Всё у нас изменилось. Никто мне не служит, даже Лори, моя собственная жрица.

Я печальна – это я, воплощение радости, гордости и силы!

Я не скачу, и не пляшу, и не взлетаю на дерево. Иногда я даже сомневаюсь, богиня ли я, и не знаю, кто я такая.

Мне мерещится какая-то странная, другая жизнь, но я никому о ней не говорю. Даже Макмёрдоку и Вулли. Кто я теперь? Где я? Почему?

Зовут меня Талифой – я не знаю, что это значит, но Лори это имя понимает и улыбается, произнося его. То ли дело, когда меня называют богиней!

И Лори изменилась. Она реже слушает голоса, чаще смотрит на тропинку и ждёт, когда зазвонит колокольчик.

Я-то знаю, кого она ждёт и высматривает, и ещё больше хочу погубить Рыжебородого.

Погибель ему я создаю, когда Лори сидит и ткёт, а я лежу у печки, подобрав лапы, и гляжу на неё сквозь приоткрытую дверь. Дело в том, что занятия наши подобны друг другу.

Станок стоит в пустой, белёной комнате. За окном – лес и ручей, и однажды я видела, как из лесу вышла косуля и положила на подоконник голову. Лори остановилась на минуту, и они поглядели одна на другую так нежно, что я чуть не лопнула от ревности. Я не могу вынести, когда Лори служит кому-нибудь, кроме меня.

Днём, пока светло, солнце заливает комнату, и всеми цветами сверкают мотки пряжи, которые ей приносят фермеры, чтобы она соткала пледы и плащи. Цвета прямо поют и пляшут, а ярче всего сверкают медные волосы. Сосредоточенно глядя на нитки, моя Лори ткёт пёстрые полоски, пальцы её летают, а я лежу у печки и сплетаю нити погибели моего рыжебородого недруга.

Творить чью-то судьбу – всё равно что ткать. В основу характера – гордыни, жадности, привычек, нетерпимости, тоски, веры, любви и ненависти – мы вплетаем нити случая, нити чужих жизней, встреч с чужими, со своими, с молодыми и старыми, с виновными и невиновными, нити случайных слов и слов сердитых, о которых потом жалеют, нити забытых вещей, забытых дел, дурных настроений.

Это нелегко. Последний раз я сплела погибель смертному четыре тысячи лет назад. А сейчас мне мешают какие-то силы. Их особенно много в комнате Лори.

Лори ткала, пальцы её сновали, и вдруг, схватившись за раму, она посмотрела в отчаянии и страхе и крикнула:

– Кто же я? Что со мной? Что с моим сердцем?

Меня охватила чёрная ревность, такая жестокая, что я выпустила нить. Я побежала к Лори и потерлась о её ноги. Она рассеянно погладила меня, но смотрела всё так же вдаль; и я рванулась к печке, села спиной к двери.

Птицы умолкли; Питер, наш шотландский терьер, заскулил и затрясся; Вулли и Макмёрдок распушили хвосты и ушли куда-то; Доркас не умывала котят, но нетерпеливо била их лапой, когда они пытались от неё отойти. Небо покрылось тучами; я знала, что стемнеет рано.

Я гордо встала и подняла хвост. Всё это сделала я. Я знала, что этой же ночью мне уже не придется делить Лори ни с кем.

Вдруг в сгущающейся полумгле зазвонил колокольчик – так громко, что эхо прокатилось по всей лощине. Галка вскрикнула и улетела, тревожно хлопая крыльями. Питер жутко залаял, а потом заскулил. Застучали Лорины шаги. А я, Баст, богиня и владычица, почувствовала, что снова мешают какие-то силы.

Я осторожно высунулась из-за угла. Никого не было, Лори стояла одна и озиралась. Я вышла и приблизилась к ней. Тогда Питер стал громко лаять и копать лапами у её ног. И все мы увидели, что под камнем лежит какая-то бумажка.

Лори опустилась на колени, схватила её и стала читать вслух: трудно было разобрать каракули, становилось всё темнее.

«По-жа-луй-ста, пойдите к цыганам и сделайте там что-нибудь. Они бьют зверей. Они бьют медведя, который больной. Если вы не пойдёте, он умрёт. Пойдите, пожалуйста. Пре-дан-ный вам Джорди.

P.S. Это я принёс лягушку».

Лори долго стояла на коленях, читала и перечитывала. Потом поднялась и посмотрела вдаль.

У меня вся шерсть поднялась дыбом. Этого я не вплетала! В чём я ошиблась? Что забыла? Что спутала? А может быть, всё дело в том, что я вплетала в основу нити злобы, а Лори – нити любви?

– Идите сюда! – позвала нас Лори. – Поужинаем, мне далеко идти.

– Лори, не ходи! – закричала я. – Там гибель и смерть. Я вынесла приговор. Останься со мной. Там тебе нечего делать.

В доброе старое время мои жрицы поняли бы. Но Лори сказала:

– Ты что, проголодалась, Талифа? Идём, идём, а то я спешу, я нужна.

Я чуть не заплакала от злости и отчаяния. Лори ушла в мой храм и вернулась в тёмном плаще, который она сама сшила. В руке у неё был фонарь, и лицо её казалось бледнее, а волосы – тусклее. Мы сидели и ждали её, как верные подданные. Собаки скулили, прикатился ёжик, развернулся, сел и сморщил нос. Мы, кошки и коты, сидели со свойственным нам достоинством, обернув хвосты вокруг лап, но по усам можно было понять, что мы встревожены.

– Не бойтесь, – сказала Лори. – Нечего бояться. Ждите меня. Помогу и вернусь к вам.

Она прибавила ещё раз: «Не бойтесь», – и пошла по дорожке.

Стало совсем тихо. Жёлтый свет фонаря падал к её ногам. Я тихо шла за ней до поворота, а там вскочила на камень. Жёлтый свет фонаря помелькал среди деревьев и исчез. «Что будет с Лори? – думала я. – Что будет с моей местью Рыжебородому? Что будет с нами, если она падёт и на Лори?»