Она подняла глаза, чуть-чуть улыбнулась и просто сказала:

– Меня и зовут сумасшедшей. Я его подержу, он не дёрнется.

Макдьюи не ответил. Взглянув на неё, он принялся шить, резать, латать, объясняя ей, что он делает, как профессор студентам. Вдруг, прервав лекцию, он спросил:

– Что вы с ним сделали, Лори? Он лежит совершенно тихо.

– Он мне доверяет, – снова сказала она, зачарованно глядя на то, как творят чудеса проворные пальцы хирурга.

По внезапному вдохновению Макдьюи заменил кусок плечевого сустава серебряной монеткой. Через некоторое время он спросил:

– Где вы его взяли?

– Он сам пришёл, – ответила она.

– Так… А откуда он знал, что надо сюда идти?

– Его ангелы вели.

– Вы когда-нибудь видели ангела?

– Нет. Я слышала их голоса и шелест крыльев.

У Макдьюи почему-то оборвалось сердце. Так бывает, когда вспомнишь давний сон или тронешь затянувшуюся рану. Он поглядел на девушку, стоявшую рядом с ним и восторженно взиравшую на дело его рук, вздрогнул, закончил перевязку, отошёл от стола и сказал:

– Ну, всё.

Лори схватила его руку и припала к ней лицом. Он почувствовал холодок слёз и прикосновение губ, и ему стало ещё во сто крат печальней.

– Сделал что мог, – отрывисто сказал он. – Не давайте ему двигаться. Завтра приду, положу гипс. Тогда всё будет в порядке. У вас есть где его держать?

– Да, – отвечала Лори. – Пойдёмте посмотрим.

Она с бесконечной осторожностью взяла больного на руки и повела врача за перегородку, в другую половину амбара.

Тут была настоящая больничка, но своих прежних пациентов Макдьюи в ней не увидел. Все звери были лесные – олень с переломанной ногой, одноглазая белка, свернувшийся ёжик, покусанный заяц, осиротевшие лисята, полевые мыши в картонной коробочке.

Макдьюи сразу стало легче на душе. Он даже засмеялся и сказал, окинув зверей опытным взглядом:

– А ёж-то симулирует.

И не остался без награды. Нежная спокойная улыбка засияла на простеньком лице.

– Ш-ш! – ответила Лори. – Пускай, ему здесь хорошо.

– Вот так вы их и лечите? – спросил он.

Лори смутилась.

– Я за ними хожу, – сказала она. – Им тепло, они отдыхают. А я их кормлю, пою, – голос её стал совсем тихим, – и люблю…

Макдьюи улыбнулся. Именно это прописывали от века все ветеринары. Правда, последнее снадобье вместо него давал Вилли Бэннок.

– Ну а как вы лечите тех, кого вам люди приводят? – спросил он.

– Я лечу диких, лесных, – отвечала она. – О домашних дома заботятся. Я нужна бездомным.

– Но вы ведь лечили корову у Кинкэрли?

Лори не удивилась вопросу, только лукаво улыбнулась.

– Я отослала их назад и велела ему быть с ней добрее, тогда она и доиться станет.

Макдьюи закинул голову и захохотал. Он представил себе, как слушал это сердитый фермер. Они вышли из амбара, и Лори спросила:

– Вы не зайдёте к нам на минутку?

Из любопытства он согласился и, войдя в комнату, сразу увидел стеклянную банку на столе. Там были камешки, крохотная лестничка, вода и зелёная лягушка. Стараясь вспомнить что-то важное, Макдьюи наклонился к самой банке и увидел, что лягушка – хромая.

– И её лечите? – спросил он, весело улыбнувшись.

– Да, – ответила Лори. – Я её нашла у дверей, в коробочке. У неё лапка сломана.

– Ангела я вам опишу, – сказал Макдьюи. – Ему восемь лет, он курносый, веснушчатый, в скаутской форме.

– Я его не видела, – растерянно сказала Лори. – Я слышала колокольчик.

Макдьюи пожалел о своих словах.

– У меня мало денег, – сказала Лори. – Я вам не очень много заплачу.

– Не надо, Лори. Вы мне уже много заплатили.

Она побежала в соседнюю комнату и принесла неправдоподобно мягкий и лёгкий шерстяной шарф.

– Возьмите, пожалуйста! – попросила она. – Вам… вам теплее будет, когда у нас тут ветер.

– Спасибо, Лори, я возьму, – сказал он и подумал, знает ли она, как он растроган? В дверях он повторил: – Спасибо, Лори. Мне будет в нём очень хорошо… когда у нас тут ветер. Завтра приду, положу гипс.

Он вышел, она стояла и смотрела ему вслед. Ему показалось, что она глядит не на него, а внутрь, в своё собственное сердце. И он пошёл вниз по тропинке, вспомнив, что её прозвали полоумной.

Он сел в машину, положил на сиденье шарф, но вдруг схватил его и прижал к щеке. Невыносимая печаль вернулась к нему и была с ним всю дорогу, до самого дома.

Всю дорогу, до самого дома, Эндрью Макдьюи думал о Лори и о её Боге.

Почему этих Божьих блаженных не удивляет жестокость и самодурство Творца, который сперва обрекает Своё творение на муки, а потом приводит именно туда, где его спасут? Что это, огромный кукольный театр, когда лучший ветеринарный хирург прибывает на место минута в минуту? Божий юмор, когда хирург этот идёт, чтобы карать, а остаётся, чтобы исцелить? Лори в своей простоте ничего не заметила. Она сказала, что Бог послал его, и всё.

Макдьюи захотелось посоветоваться с Энгусом Педди, но он тут же передумал по довольно странной причине. Он искренне любил друга и не хотел ставить его в тупик. Кроме того, он боялся, что тот приведёт обычные доводы – скажет, что Господни пути неисповедимы, что цель ясна не сразу, что Бог – это Бог, и прочее, и прочее. Всё это Макдьюи слышал сотни раз, но не мог отделаться от неприятной мысли, что такой Бог сродни Молоху.

И всё-таки на свете есть Лори. Он знал, что она не совсем нормальная. Она и жила, и думала не так, как прочие люди; но ключом к ней, ко всем её действиям и думам было сострадание. Мысли его вернулись к Богу, которому она так странно и верно служит. Может, именно сострадание и связывает её с Ним?

Предположим, что Бог действительно создал человека – не по образу, конечно, и подобию, но всё же с какой-то искрой Божьей, – и пустил его в мир. Неужели Ему не жалко смотреть, какими стали Его создания? Неужели не горько? Если земля – космическая колба, если Бог ставит тут опыт, ясно, что опыт этот провалился. И всё же Богу жалко, наверное, своих несчастных и злых подопытных. Неужели Ему некем утешиться, кроме дурочек, вроде Лори, или простаков, вроде Энгуса?

Почему-то Эндрью Макдьюи свернул не к дому, а к замку Стирлингов и, не доезжая до него, остановился на берегу, под огромным дубом. Он вылез из машины, вынул трубку, набил её и раскурил. Будь он не так эгоистичен, он бы заметил, что стал другим; но он не привык смотреть на себя со стороны. Он ещё не знал, в какую попал ловушку и какие псы искусают его прежде, чем он оборвёт цепь и пойдёт искать спасения.

Над ним зашелестела листьями белка. Она проголодалась и помнила, как её кормили из рук. Поэтому она спустилась вниз и уселась на хвостик, сложив на белой манишке чёрные лапки.

Макдьюи всегда носил в кармане еду, чтобы успокоить или приманить недоверчивого пациента. Он вынул морковку. Белка подошла вплотную, вежливо взяла угощение, отпрыгнула и стала грызть.

Беседовать с белкой легче, чем думать. Макдьюи выбил трубку и сказал:

– Ешь помедленней, пищеварение испортишь. Белка покрутила морковь и продолжала её грызть.

– Разреши представиться, – продолжал Макдьюи, – Эндрью Макдьюи, хирург-ветеринар. Меня тут не очень любят. В Бога я не верю. У меня есть дочка, но она со мной не разговаривает, потому что я приказал усыпить её кошку, у которой было повреждение спинного мозга. Я хотел избавить животное от страданий.

Белка почти догрызла морковку. Держа её в одной лапе, она пережёвывала то, чем успела набить защёчные мешки.

– Хотел я или не хотел? – говорил Макдьюи. – Это очень важно. Я часто об этом думаю. Может быть, я просто ревновал кошку к дочке? Я ведь и диагноза толком не поставил… Значит, я ревновал к Мэри Руа. Мою дочь так зовут, потому что шкурка у неё посветлее твоей, потемнее моей. Она с этой кошкой вместе спала, таскала её повсюду, вечно тыкалась носом в её мех. Понимаешь, мамы у нас нет, и я пытался быть и лапой, и мамой. А теперь она плачет и страдает, и со мной, своим отцом, не разговаривает.