Сергей Леонидович шагал рядом молча, и лицо его искажала гримаса человека, силящегося что-то вспомнить или сообразить, и можно было заключить, что так действуют на него речи Траугота.

– В легкомысленных петербургских salons politique, решающих судьбы России за партиями бриджа, говорят, что нас обманывают эти надоедливые славяне. Эти люди не понимают, что ведь слабые славянские народы не могут вечно оставаться нейтральными между Россией и Германией, и что ежели они не будут под нашим влиянием, они неизбежно подпадут влиянию австро-германскому, то есть будут нам враждебны. Отдать славянский православный Восток австро-германцам – значит отказаться от нашей исторической роли, от нашего призвания…

– Мне кажется, я понял, – внезапно перебил его Сергей Леонидович, подходя к дому.

– Что понял? – с недоумением спросил Траугот.

Но Сергей Леонидович предостерегающе уколол пальцем воздух и сказал:

– Обожди меня несколько минут.

Оставив Траугота в растерянности, он забежал в кабинет, придвинул к себе письменные принадлежности и быстро записал на первом попавшемся на глаза листе бумаги: "Коль скоро божество является источником установлений, спрашивается, кто, кроме него самого, может надёжней всего обеспечить их исполнение? Несомненно, что идея воздаяния перешла в собственно право из религии. Не говоря уже о том, что законодательство древним евреям было дано Богом непосредственно и самый закон носит название "слов Господа", обратим внимание и на тот факт, что оно, предоставляя в большинстве случаев суд и расправу человеку, – "на суде не поддерживай клеветника", "не творите неправды на суде" (Лев 19:15), оставляет за собой право выступать в роли последней судебной инстанции. Так, например, во всех тяжбах о скоте дело должно быть предоставлено Богу. Почему именно эта категория дел предоставлена непосредственной юрисдикции Бога, нам здесь не так интересно. "Должен предстать перед Богом", "Кого Бог признает виновным", – эти выражения ясно говорят о том, что или кто мыслилось гарантом исполнения права. "Не поддерживай лживых обвинений, чтобы не осудить на смерть невиновных и праведных. Ведь я не дам злодею уйти от ответа", говорит стих седьмой раздела Исхода".

«Так как часть деликтов не становится известной, – говорит Иеллинек, – или путём удачного бегства виновника не сопровождается наказанием, было бы очень интересно узнать, кто же в таких случаях должен взять на себя диалектическую задачу восстановления права?» По Гегелю, право должно при этом беспомощно оставаться в своем инобытии, не имея возможности из состояния нереальности перейти в действительность.

Жалованные грамоты, дававшиеся в удельный период князьями и боярами монастырским обителям, как правило, имеют такую концовку: «А кто почнёт вступатись или обидети, то на того бог и св. Иоанн Богослов». Гнев небесных патронов, как видно из тех же грамот, вовсе не исключает возможности светского суда, но всё же санкция закона здесь двойная. То же представляет собою чрезвычайно древний обычай присягать на меже, обходя спорные границы с дёрном на голове, который кое-где удерживается в деревнях и по сегодня. Позже к дернине прибавилась какая-нибудь особо чтимая икона. Уложение 1649 года предписывает отводить спорную землю при помощи образа и истцу с ответчиком «учинити верой образовое хожение». Наш старый писатель Посошков свидетельствует, что «много и того случается, еже отводя землю и неправдою межу полагая, и умирали не меже». Современному сознанию это кажется неправдоподобным, однако глубокая вера в тайное могущество древнего символа и потревоженная совесть вполне могли производить нервные срывы, приводящие к смерти…»

Когда Сергей Леонидович, взъерошенный, в сбитых набок очках явился на террасе, где Траугот с аппетитом вкушал чай со сливками, заботливо доставленный Гапой, тот, оглядев комичную фигуру своего друга, сказал, не сдерживая смеха:

– Мне кажется, я тоже понял. Ты – одержимый.

Но Сергей Леонидович рассеянно кивнул приятелю, и, увидав проходящего по двору Игната, подозвал его.

– А что, Игнат, можно тебя спросить? – начал разговор Сергей Леонидович.

– Извольте, барчук, – со своим обычным степенством прогудел Игнат.

– Вот ты слово дал – сдержишь?

– Побожился, что ли?

– Ну, пускай так, – кивком головы согласился Сергей Леонидович.

– Ну как же можно, – сказал Игнат и даже развел руками. – Бог-то взыщет.

– Ну, а вот положим, – сказал Сергей Леонидович, бросив быстрый взгляд на Траугота, – только предположим, – обратился он опять к Игнату, – нет Бога и некому взыскать. Вот, положим, ты сам по себе, на своей воле.

– Ах, барчук, смешное вы говорите, – усмехнулся Игнат. – Ну как же нет его, когда он меня создал?

– Между прочим, – тихо сказал Таругот, – ещё не слышно было, чтобы хоть один дарвинист, признающий происхождение человека от обезьяны, выводил отсюда, что человек скотина.

– Но бывает же сплошь и рядом, что поклянутся, да и обманут.

– Да уж как не бывать, – вздохнул Игнат. – Испортился народ, и говорить тут нечего. Бога не боятся. Раньше-то как было: мы не знали, че такое расписку брать. Если че договорился, продал, руку пожали – это бумага и есть.

– Ну хорошо, – не отставал Сергей Леонидович, – а как ты объяснишь, что вот народ испортился, клянётся, божится, а всё ему с рук сходит и правды на него нет.

Игнат от такой неожиданной умственной работы даже вспотел.

– Да оно как сказать, – неуверенно проговорил он, пожевал губами, помял в руках шапку и почесал затылок. – Оно, может, и так. Мы люди тёмные. Да только на моей-то памяти и не раз такое сбывалось. Вот, к примеру, случай припомнился. Крестьянин тут один, Нефёд Григорьев именем, ягодновский, что-то разгорячился, да и побил пастуха. Пастух на него жалобы на сельский сход. Ну тот Нефед, известно, стыд имел, ну и поклялся перед сходом: "Убей Бог меня громом, если я бил пастуха!" Сход и поверил. Мужик-то справный, повсегда тверёзый… А Бог-то всё одно взыскал. На следующий день возвращался Нефёд от нас к себе в село, а тут как раз гроза. Громом-то и убило…

Все трое ненадолго замолчали.

– А то ещё было, – оживился Игнат, – но то давно, ещё вы маленький были. Ходил тут у нас офеня, ловкий такой, обманщик. Войдёт, бывало в дом, поклонится перед святыми иконами, о здоровье хозяина и хозяйки – это уж первое дело, и так вежливо да обходительно предложит купить у него что-нибудь, что редко и уходил из дома без продажи. И все слова-то такие… "товар заграничный, краски прочные", ну и свою заветную божбу не забывал: "Ей-Богу, копейка на погибель, – так говорил, – без покаяния умереть, с ума сойти!" И не прошли даром ему такие страшные напраслинные клятвы: торговля его расстроилась, обеднял он совсем, да и ума лишился, и нашли его замерзшим под берёзой при большой дороге.

– Но и по-другому ведь бывает, – возразил Сергей Леонидович. – Тут и сам помрёшь, а злодей-то и весел и румян.

– Будьте покойны, – веско сказал Игнат, – детки ответят.

– А они-то чем виноваты? – возмутился Траугот.

– Оно, вроде и так, – задумчиво проговорил Игнат, – вины-то нет на них прямой. А всё кровь-то одна. Вот через это в ответ и пойдут. Через род, стало быть.

– А чего же Бог медлит наказанием? – спросил Сергей Леонидович.

Игнат поиграл кнутовищем, посмотрел куда-то поверх головы Сергея Леонидовича.

– Ах, барчук, ну как вам растолковать? – усмехнулся он. – Хлопот, должно, многоть. Ну вот хучь меня возьмите и лошадков. Я ей и царь и бог. Она стоит, голодная, думает про себя: забыл меня Игнат, околеть мне теперь. А я по-омню, – лукавой улыбкой улыбнулся Игнат. – Я ить всё помню. Я-то знаю, когда приду да овса всыплю. Я за ей ответственный.

– А если забудешь, или ещё что?

– Я ить их люблю, – сказал Игнат и призадумался. – А если и забуду часом каким… Так на то я и человек. Я-то…