Вячеслав, потягивая кофе, вживался во внутренность "Тюремка", как вдруг свет затмили представители "Глобала". Все они были не то чтобы на одно лицо, но словно бы клоны друг друга, одетые одинаково в плохо сидящие дешёвые костюмы и розовые рубашки, воротники которых были повязаны яркими шелковыми галстуками с узлами в кулак, но, главное, было непонятно, зачем они явились в таком количестве. Казалось, что сейчас они одновременно извлекут автоматы и откроют дружный огонь по посетителям "Тюремка", но они достали блокноты с ручками, чинно расселись за столом и устремили взоры на Вячеслава. Кабель создавал серьёзные помехи при возделывании земли, так как по закону обеспечивался охранной зоной на расстоянии одного метра по обе стороны. За все эти долгосрочные удобства "Глобал" ничтоже сумняшеся предлагал разовый договор с вознаграждением владельцу в пятьдесят тысяч рублей. Когда сумма была озвучена, Вячеслав, поджав нижнюю губу, долго и внимательно оглядывал все эти напряженные лица, как бы желая удостовериться, что над ним не шутят. Вячеслав в свою очередь предложил аренду и считать её при этом с квадратного метра. Переговорщики аккуратно записали его слова в свои пухлые блокноты и удалились так же чинно, как и рассаживались.
Налёт менеджеров был столь стремителен, нелеп, бестолков и картинно обставлен, что Вячеслав не успел опомниться и продолжал сидеть за столиком с таким выражением на лице, будто и вправду избежал покушения, так что даже девушка, надзирающая за кофеварочной машиной, посмотрела на него с испуганным сочувствием…
Не успел Вячеслав отъехать и нескольких метров от «Тюремка», как его остановил инспектор дорожной службы.
– Слышь, лейтенант, – сказал Вячеслав, – что у вас с дорогами-то? Это ж ужас.
– Ужас, – спокойно согласился лейтенант, глядя в права, и так же спокойно добавил: – У нас тут бандиты в администрации, так вот губернатор и сказал: пока бандиты у власти, на дороги не дам ни копейки.
– Так кто областью правит? Бандиты или губернатор? – усмехнулся Вячеслав.
– А тебе кто больше нравится? – хохотнул лейтенант, возвращая документы.
"Глобал", приняв во внимание встречное предложение Вячеслава, пропал без вести, зато объявился некто Журбин, который строил в соседнем районе свинарники и изъявил желание приобрести несколько гектар под племенной репродуктор. Ещё недавно Журбин был совладельцем очень известной московской компании, производящей молочные продукты, и кроме этого Вячеслав знал о нём только, что он предпочитает экономить на очистительных сооружениях. Цену Журбин давал мизерную, полагая, что с Вячеслава станется и того, что за эту землю вообще что-то дают. Когда Вячеслав отказал, представитель Журбина посмотрел на Вячеслава так, словно бы спрашивал: "Вы чудак?" Во взгляде его смешались недоумение, растерянность и насмешка. "Да, – тоже выражением глаз ответил Вячеслав, – причём на любую букву".
* * *
Предварительное следствие во Владивостоке, девятимесячное положение подследственного наложили на Павлушу печать угрюмой замкнутости. Павлуша сторонился прежних знакомых, и в Петербург совсем не ездил. Если и прежде весь строй его характера держался на ироничной сдержанности, но тогда она была приправлена небрежным изяществом аристократизма, то теперь черты его красивого лица изломали следы скрытой муки. Он исправно выполнял все обязанности службы, но стал избегать общества и отстал от всех привычек, присущих обычно молодым офицерам флота. Причиной тому было, конечно же, не сокращение денежного довольствия до тридцати двух рублей, которое он сносил как заслуженную кару, стыдясь просить денег из Соловьёвки, а то клеймо позора, которое казалось ему несмываемым. В октябре, когда японцы ослабили режим содержания военнопленных и офицеров перевели из Осаки в Киото, введя «право свободной прогулки», в «Miako Hotel» он столкнулся с офицерами «Сисоя Великого», спасёнными японцами – лейтенантом Витгефтом и мичманом Тарасенко-Отрешковым. Витгефт и Отрешков были чрезвычайно злы на Небогатова за сдачу. Витгефт тогда сказал: «Если бы не было этой сдачи японцам, мы хотя бы могли думать, что при Цусиме следовали примеру Леонида в Термопилах и, может быть, вошли бы в Историю как герои. А теперь мы никто, просто побеждённые».
Мнения этого держались многие офицеры, спасшиеся с потопленных судов. Когда они освободились из лагерей военнопленных и вернулись на родину, их приезд в Россию прошел почти незамеченным. Они рассчитывали, что за свою выдержку и отвагу их будут принимать как героев, но ничего этого не было.
Павлуша чувствовал себя причиной этого позора. "Так, не ошиблись вы: три клада в сей жизни были мне отрада. И первый клад мой честь была, клад этот пытка отняла…" С какой-то отстранённостью повторял он про себя этот стихотворный монолог Кочубея из пушкинской "Полтавы", которую их с Сергеем Леонидовичем по какой-то одному ему ведомой причине отец особенно отличал и настоял на том, чтобы дети знали её на память.
В ожидании суда он прочитывал всё, что появлялось в печати о Цусимском сражении. "Новое время" напечатало несколько писем к отцу с похода лейтенанта Вырубова, погибшего на флагманском броненосце "Князь Суворов", ещё писали иностранцы, американский моряк лейтенант Уайт, который закончил своё описание боя словами: "Адмирал Небогатов приказал поднять флаг, возвещающий о сдаче. Может ли кто назвать такой поступок неразумным?" Писали и японцы: "Что мог сделать адмирал Небогатов? – спрашивали они. – Русские суда были лишены боевой силы, команды их были истомлены, они не знали, что сталось с их товарищами, и вот в такую-то минуту перед ними вдруг показался флагманский корабль адмирала Того во главе 27-ми вымпелов. Что оставалось делать в виду таких условий, как не сдаться? Никто не должен впадать в ошибку и думать, что русские офицеры могли сдаться при обыкновенных условиях". Сам адмирал Того заявил, что "неприятельский флот по качествам оказался не многим ниже нашего, сражались русские с энергией, и если при таких условиях победили японцы, то это объясняется высокими добродетелями японского императора и тем, что их предки им невидимо помогали".
Эти слова, конечно, примиряли сознание с тем, что случилось и что поправить было уже нельзя, но их успокоительной силы хватало ненадолго, тем более, что витала и противоположная точка зрения. "Ничто, – заметил корреспондент газеты "Times", – не могло бы заставить какого-нибудь японского адмирала сдать при подобных обстоятельствах свои корабли". Преподаватель военной академии в Берлине Иммануэль, книга которого была издана в русском переводе Березовским, прямо называл поступок Небогатова позорным. Известный Дзен в своем труде "Heresies of sea power" писал, что "победить или умереть – фраза мелодраматическая, но вождь, жалеющий победить, должен быть готов и погибнуть".
То, что тогда как будто не существовало, сейчас казалось простым и осуществимым. После сдачи многие из офицеров это и поняли. Понял это и Павлуша. Он перебирал все возможности с той дотошностью, с какой слепой ощупывает неизвестный ему предмет, и ему открывались всё новые и новые пути избежать сдачи. Из носовой башни было же попадание в трехтрубный японский крейсер. Он припоминал, что ключи, вставленные в кингстоны поручиком Тагуновым, так и оставались там во время всего перехода до Сасебо. В шлюпках для спуска воды имелись специальные отверстия – при желании можно было бы просверлить и другие. "Если бы взорвать минный погреб – всю корму бы оторвало", – часто думал он. А то ему мерещились ключи от крюйт-камеры и погребов, которые прапорщик Одер передал старшему офицеру Артшвагеру, а тот повесил их в стеклянный шкафчик в коридоре, ведущем в кают-компанию, и Павлуша ясно видел их. "Если бы кто захотел взорвать, то легко мог это сделать", – заметил как-то ещё в плену прапорщик Одер. "А ведь это правда", – думал Павлуша не без изумления, и подсчитал, что с момента сдачи до прибытия японских караулов прошло не менее четырех часов. "А другие? – мелькала порою мысль. – Кто дал мне право распоряжаться их жизнями? Петр Великий? Или, может быть, известный законодатель морских уставов адмирал Анжу?" На этот вопрос ответа не было.
