Людка внезапно заплакала.

– Просто, – глотая слезы, призналась она, – я никогда не думала, что увижу такую красоту. Зачем люди воюют, когда есть такая красота?

– За неё они и воюют. Чтобы обладать ею.

И тут некая сила, неизмеримо более могущественная, чем влечение, которое они испытывали сейчас друг к другу и которое, казалось, невозможно было разорвать ничем разумным, толкнула их друг от друга. Они лежали, даже не касаясь частями тела, но связь их, на какое-то время перестав быть плотской, стала ещё крепче в чувственности. И всё, что было потом, не имело никакого привычного значения.

Дом стоял под огромными дубами. По его стенам, сложённым из тесаного камня, пластался плющ. Две боковые лестницы, изящно соединенные небольшой площадкой с балюстрадой, вели на второй этаж. Дворик был забран невысокой каменной оградой, а в середине его круглой купой стояло, как поджавшая ногу цапля, лимонное дерево, сплошь усыпанное яркими плодами.

– Ну, собственно, вот, – только и сказал Михаил и уселся на ограду. – Нашли.

Солнце нежилось на яркой зелёной траве двора, и только сдержанное в этот обеденный час пение птиц нарушало тишину.

Людка, осторожно приблизившись к стене, разглядывала герб. Сомнений не было: стрела готова была лететь, рука держала маслиновую ветвь, а внизу полукружием было начертано имя владельца – Marko Cevich.

– Ну что, – спросил Михаил тоном сдерживаемой гордости, – наш?

– Наш, – сказала она.

– Вот бы и нам восстановить в Соловьёвке усадьбу, – неожиданно для неё сказал Михаил.

Людка рассмеялась настолько непринуждённо, что всё вокруг встрепенулось, самый дом, пока звучал её смех, сказался живым, и в этом уединённом уголке, погружённом в сладкую дрёму минувшего, будто скользнули тени прошлого. Но Михаил даже обиделся.

– Что же тут смешного? – сказал он расстроенно. – Они могут, а мы не сможем? Понемногу, постепенно. Москва не сразу строилась. У нас просто натура такая – взять да и сделать всё разом дня за три. Вон церкви обыденные в один день по обету строили, а сейчас так офисы строят. А они тут по камешку, не спеша. Вчера развалина стояла – сегодня, глядишь, уже сказка. И всё незаметно.

В словах его был резон, потому что побережье стряхнуло с себя сон безвременья и стало прихорашиваться, как будто твёрдо решив вернуть себе прежние добротность и изящество. Всё подновлялось, фасады старинных домов покрывались строительными лесами, с пальм состригали засохшие побеги, разбивали цветники.

От дома уходить не хотелось, но солнце, скользнув по ершистому гребню, покатилось по противоположному склону хребта, и прохлада погнала их вниз. По узкому каменному проходу, устроенному для стока вод, они спустились на дорогу. Берег образовывал здесь правильно очерченную отмель, которая заканчивалась мысом, на котором стоял чёрно-белый маячок, и называлась Markov rt, то есть мыс Марко. По дороге домой им встретился Лука.

У каменной стены стоял согбенный старичок и возился с собакой. Одет он был в синий вылинявший халат, подпоясанный простой бечёвкой, из-под которого выглядывала овчинная жилетка. Сложно было поверить, что этот не совсем опрятный человек, как уверял Ваня, один из крупнейших землевладельцев в Которской бухте. Общая стоимость участков, которыми он владел, приближалась к десяти миллионам долларов, но сам Лука будто бы жил в ином мире. В то время, когда на любом пригодном для того клочке земли в лихорадочной спешке возводились курортные строения и доходные апартаменты, он всю свою землю завещал местной церкви, и являлся на улице, то есть на дороге, в окружении безродных собак, сбегавшихся под сень его крова, казалось, со всего побережья.

– Догги, на! Догги, на! – покрикивал старичок и с добрым удовлетворением наблюдал за тем, как собака заглатывает куски белого хлеба.

К удивлению Михаила Лука его узнал.

– А, стариjи брат, – сказал он, присмотревшись мутными, но цепкими глазами, имея в виду, что Михаил – старший брат Тани.

От Луки удалось дознаться, что дом давно уже представляет собой вымороченную собственность на балансе общины Котор. С каких пор стоит он пустой, Лука не помнил, а ему шел восемьдесят четвертый год. О том, какой именно Марко дал название мысу, Лука тоже не знал.

– То старинско време, древня доба. То jа не вем.

Присмотревшись к старым домам, к тому, с каким терпением их восстанавливают, как выбивают покрытые грибком швы между камнями и заделывают свежим чуть желтоватым раствором извести, Людка больше не смеялась над Михаилом, хотя, конечно, и ничуть не верила в его затею.

Как-то вечером подал свой рык и загадочный lav. Безжизненная дотоле вилла подала признаки жизни. С террасы им было видно, как двор осветился огнями, и над гладкой водой залива взмыл голос Михаила Круга: "Только для тебя я сделал первую наколку…"

Вечером поехали в Тиват, до некоторого времени известный главным образом по расположенному здесь аэропорту. Небольшой прибрежный городок, застроенный серенькими домами социалистической эры, завлекал туристов одинокой гостиницей «Palma», резиденцией стареющих англичанок, но за последнее время он чудесным образом преобразился и утверждали, что не без участия мутных российских капиталов. Набережную удлинили в три раза, привели в порядок косматые пальмы, починили мостовые, возвели пятизвёздочный отель, а под его окнами оборудовали марину, ставшую самой большой на Адриатике и получившей пышное название Porto Montenegro. Вдоль набережной протянулся ряд новеньких зданий, отчего-то напоминающих архитектуру лужковской Москвы, но фешенебельные кафе, модные магазины и конторы недвижимости сглаживали это впечатление. Пожилые англичанки ещё хранили верность «Пальме», но уже не так выделялись в потоках новых туристов.

В один из таких ресторанчиков, где суетилась свора проворных, летучих, услужливых официантов, что для неторопливой Черногории было в диковинку, где не крутила слух загадочная балканская музыка, а звучали хиты мировых исполнителей, и заглянули Михаил с Людкой. В этой атмосфере безмятежного начинало казаться, что название Тиватская Ривьера вполне оправдывает себя. Здесь вкушала отдых состоятельная публика. Кто были эти люди – яхтенные капитаны, смотрители многомиллионных яхт, или же сами их владельцы со своими верными подругами, сказать было сложно.

На какую-то долю секунды Михаилу почудилось, что он видит Жанну, и он напрягся, но профессиональная память на лица вывела его из затруднения. Когда девушка открыла рот для приветствия, он уже знал, что это Рита Зайцева, в девичестве Ашихмина, свадьбу которой он снимал по просьбе своего шурина три года назад.

Он встал и представил её Людке. Она с благосклонной улыбкой переводила взгляд с Михаила на Людку. Такое стояние становилось неудобным. Столик у них был на двоих, а Зайцевы занимали четырехместный. Её муж со своего места делал призывные знаки рукой, и Михаил с Людкой перебрались к ним.

– Ну что ж, – сказал Михаил, – рад видеть вас такими же красивыми, как и на свадьбе.

На этот дежурный комплимент Рита ответила ослепительной улыбкой.

– Не так уж много времени прошло, – сказал Денис, – чтобы мы сильно изменились. Вас-то мы узнали сразу.

– Это делает вам честь, – учтиво заметил Михаил. – Мы, фотографы, видим всех, но сами обычно остаемся незамеченными.

– Вы здесь на яхте? – поинтересовался Денис.

– У сестры здесь дом, – сказал Михаил.

– Но это же здорово! – воскликнула Рита и в порыве энтузиазма даже обернулась к мужу, который уверенным кивком головы подтвердил её убеждение.

– Живёте здесь постоянно? – спросил он. – Или просто бываете?

– Иногда, – ответил Михаил загадочно, так что можно было подумать, что заботы состоятельного человека требуют время от времени отдавать дань и прочей недвижимости, разбросанной по миру.

Солнце, помедлив в широких окнах, покатилось куда-то за яхты, за Биелу, за Герцог-Нови – в ядранские пучины. Выяснилось, что яхта Зайцевых направляется в Крым.